Мотив сна у сологуба

Любовь является той силой, которая способна связать двух людей, она объединяет героев, именно поэтому они видят друг друга во сне. Лирические герои переживают друг о друге, и поэтому мысленно поддерживают связь между собой. Поэт был убежден, что любящие души соединяются и за пределами земного бытия. Пониманию содержания стихотворения способствует и кольцевая композиция. Форма стихотворения позволяет дойти до самой сути в понимании его смысла. В стихотворении почти нет возвышенной лексики, немногочисленные примеры таковой («хладеющий», «увенчанных», «младая») создают контраст между возвышенным и конкретным, сном и реальностью, а детальность описания – весьма зримую картину происходящего.

Мотив сна в творчестве Ф. И. Тютчева.

На уровне подтекста можно отождествлять разбушевавшуюся стихию с реальными жизненными проблемами, а волшебный сон лирического героя — с идеальным миром, образ которого так явственно проступает в мечтах, но никогда не воплотится в реальности. Однако без него жизнь была бы лишь трудной обязанностью. Только в мечтах и снах человек может достичь, пусть краткого, счастья и гармонии. Сон противопоставлен как образ светлый и таинственный. Это легко узнаваемый мир поэтического творчества.

В момент творческого озарения мир словно застывает, перестает существовать в сознании художника его вечная суета. Поэт чувствует себя творцом, создателем своего шедевра. Поэтому его миссия столь ценна и возвышенна. Однако в последней строфе реальность вновь врывается в мир художника-творца своим хаотичным шумом. Антитеза мира творчества и реального соотносится в ней по звуковому принципу: «тишина» — «шум», «И в тихую область видений и снов / Врывалася пена ревущих валов».

Это стихотворение объемно и масштабно как по композиции художественного пространства, так и по философской глубине. Обычная жизнь времени, ее сиюминутные всплески хаотичны и преходящи. Творчество вечно, облачено в строгую гармоничную форму. И лишь оно дает человеку подлинное наслаждение и возможность почувствовать себя создателем и хозяином своей судьбы.

В стихотворении Тютчева «Сон на море» сознание, которое в обычном, дневном состоянии человека ясно и четко анализирует все действия, на время пребывания во сне затемнено и становится прозрачным.

Мотив сна в творчестве Ф. Сологуба.

В поэзии Ф. Сологуба концепция «жизнь как сон» принадлежит природе, как миру, погруженному в сон. «Сон» становится одним из характерных признаков окружающего мира природы, противопоставленный неприкаянности лирического героя. Прежде всего, это касается мира неорганической природы. Излюбленный эпитет у поэта по отношению к природному миру – «сонный» или «дремотный»: «дремотные поля» (в стихотворении «Я люблю весной фиалки…»), «дремотный сад» и «заснувшая беззвучно деревушка» («Какая тишина! Какою ленью дышит…»). «Сонное» состояние окружающего мира зачастую противопоставляется миру людей (и внутреннему миру героя) как состояние бесстрастное – страстному, покойное – беспокойному, безгрешное – греховному. Причем, «сон», атрибутированный природе, нередко приобретает самостоятельное бытие, прежде всего с помощью употребления слова «сон» в особой грамматической форме. Так, в стихотворении «Иду я влажным лугом…» покой природы противопоставлен бесприютности и неуспокоенности лирического героя:

Безмолвие ночное
С пленительными снами,
И небо голубое
С зелеными краями, –
Во всем покой и нега,
Лишь на сердце тревога.

В стихотворении Сологуба мотив сна редуцируется до желанного «сна» как отдыха после трудного пути.

Возможна и другая ситуация, когда созерцание жизни природы уподобляется сну, и в этом смысле наступает определенное примирение человека с природой. К примеру, стихотворение «Жизнь проходит в легких грезах…», начинаясь утверждением «Жизнь проходит в легких грезах, / Вся природа – тихий бред», завершается вопросом: «Но – зачем откинуть полог, / Если въявь как и во сне?». Другими словами, поэт усомневается в необходимости созерцания природы, если плоды этого созерцания мало отличаются от легких грез замкнувшегося в своих покоях человека, ведь эти грезы так же способны утешать и успокаивать его. В книге А. Шопенгауэра «Мир как воля и представление» дан следующий фрагмент: «Есть ли верное мерило для различения между сном и действительностью… Жизнь и сновидения – это страницы одной и той же книги»

В стихотворении «Проснувшися не рано…» :

Над озером Лугано
Дымился легкий сон.
От горных высей плыли
Туманы к облакам,
Как праздничные были,
Рассказанные снам.

Поэт не сразу разъясняет, что «легкий сон» – это туманы с гор, тем самым создает ощущение зыбкости реального мира. Тому же служит и образ «праздничных былей, рассказанных снам»: обыденная «земная» реальность словно преломляется в особой реальности сновидения, приобретая черты «творимой». Такое «претворение» окружающего мира примиряет с ним героя. Сон у Сологуба может напрямую становиться атрибутом города: тем самым снимается традиционная для поэта противопоставленность мира человека и враждебного ему мира природы, как, например, в стихотворении «Хорошо, когда так снежно…»

Эпитет «сонный» (и связанные с ними эпитеты «дремотный», «сонливый») применительно к природным обра зам, становится своего рода сигналом особой реальности – пограничной, наделенной своей «тайной», причастной «сказкам». Особый мир, связанный со сном, это мир звезд: созерцание их требует бодрствования, однако само восприятие звездного неба уподобляется поэтом сновидению: таким образом, антитетичные мотивы «бодрствования» и «сновидения» примиряются в типичном мотиве «грезы без сна».

Мотив сна в творчестве М. Цветаевой.

На протяжении всего творчества М. И. Цветаева часто обращается в своих произведениях к таким понятиям, как «сон». Марина Цветаева относилась к своим снам как к творчеству, для нее сновидения полны необычайного очарования, перед которым меркнет повседневность, не случайно «символы снов и художественного творчества Цветаевой имеют единую природу». Все ее творчество пронизывает идея поэта-сновидца, о том, что искусство – творческие сны поэта о себе и о мире. Цветаева записывала сны, пыталась их анализировать. Считая сны действием, творческим актом, Цветаева писала: «Я сню свои сны… Мне сон не снится, я его сню».

Стихотворение построено как рассказ не о конкретном увиденном сне, а об отношениях между «спящим» сознанием и «бодрствующим» подсознанием: между тем, что человек знает или хочет знать о себе, и тем, о чем смутно догадывается; между тем, что он готов признать «своим» и тем, что страшится в себе разглядеть. По самому тону стихотворения можно судить о характере вызвавших его жизненных обстоятельств: это одна из глубоко личных драм, одна из «пороговых» ситуаций, когда человек подвергает мучительной переоценке представления о себе самом.

Цветаева соотносит сон с законом и престолом, а значит, и с властью («А над стонами – сон./ Всем престолам – престол,/Всем законам – закон»). Здесь сон то, что стоит превыше всего для нее, он является главным актом, через который осуществляется ее творчество. Сон, по мнению Цветаевой, мудр и всемогущ. Творческий сон — средство абсолютной независимости в выражении тайной себя, обнаженность души, способ явить мысли и чувства через поэтические символы. Быть сонной — значит быть истинной с собой, душой, охваченной восторгом, исчезнуть в любимом, не быть в быту.

Спать! Потолок как короб

Снять! Синевой запить!

В постель иду как в прорубь:

Цветаева сравнивает постель с прорубью, с пропастью. Очевидно, что сны являются таким же источником идей, целых стихотворений.

Итак, интерпретировав некоторые стихотворения, мы выяснили, что сон для Цветаевой – это вовсе не физиологический процесс отдыха, а некий священный акт, путешествия души, сопоставимые с процессом творчества, в котором она абстрагируется от внешнего мира, погружаясь в иные духовные сферы.

Источник

Мотив сна у сологуба

Мотив «сна природы» в поэзии Ф.Сологуба

Один из аспектов концепции жизни как сна – представление о природе как мире, погруженном в сон. «Сон» становится одним из характерных признаков окружающего мира природы, противопоставленный неприкаянности лирического субъекта. Прежде всего это касается мира неорганической природы, как, например, в стихотворении «Блажен, кто пьет напиток трезвый…» (Сологуб, 1979, с. 123):

Блаженно всё, что в тьме природы,
Не зная жизни, мирно спит, –
Блаженны воздух, тучи, воды,
Блаженны воздух и гранит.

Излюбленный эпитет у поэта по отношению к природному миру – «сонный» или «дремотный»: «дремотные поля» (в стихотворении «Я люблю весной фиалки…» Сологуб, 1979, с. 90), «дремотный сад» и «заснувшая беззвучно деревушка» («Какая тишина! Какою ленью дышит…» Сологуб, 1979, с. 108–109). «Сонное» состояние окружающего мира зачастую противопоставляется миру людей (и внутреннему миру героя) как состояние бесстрастное – страстному, покойное – беспокойному, безгрешное – греховному и т. п. Так, в стихотворении «Луны безгрешное сиянье…» (Сологуб, 1979, с. 289–290) взывающему к «демонам и богам» герою противопоставляется «бесстрастный сон немых дубрав».

Причем «сон», атрибутированный природе, нередко приобретает самостоятельное бытие, прежде всего с помощью употребления слова «сон» в особой грамматической форме. Так, в одном из парафразов лермонтовского «Выхожу один я на дорогу…» – стихотворении «Иду я влажным лугом…» (Сологуб, 1979, с. 119) вновь противопоставлен покой природы бесприютности и неуспокоенности лирического героя:

Безмолвие ночное
С пленительными снами,
И небо голубое
С зелеными краями, –
Во всем покой и нега,
Лишь на сердце тревога.

Следует отметить и то, что полный (и грамматический, и семантический) параллелизм первых и последних двух строк второй строфы стихотворения Ф.Сологуба придает словосочетанию «с пленительными снами» смысловой оттенок пространственности (либо размывает конкретный пространственный смысл словосочетания «с зелеными краями»). Здесь налицо художественная омонимия: «зеленые края» можно понимать и в смысле «край небосклона», и в смысле «зеленые поля». Тем самым создается символистская зыбкость смыслов, не входившая в круг художественных задач поэта-романтика Лермонтова.

В другом стихотворении Ф. Сологуба – «Звездная даль» (Сологуб, 1979, с. 125) наличие «снов» не предполагает «бесстрастности» окружающего мира, однако набор «страстей», присущих миру природы, при этом ограничен эмоциональным состоянием самого созерцающего лирического героя:

Под мерцаньем звезд далеких,
Под блистающей их тайной
В ся равнина в снах глубоких
И в печали не случайной.

В позднем стихотворении «В багряные ткани заката…» (Сологуб, 1979, с. 459–460) вечерняя печаль пронизывает весь окружающий мир, причем его молчанье также «обвеяно снами».

Одно из наиболее интересных здесь стихотворений – «Где грустят леса дремливые…» (Сологуб, 1979, с. 144), в котором сокровенный сон природы («леса дремливые», «кувшинки, сном объятые») противопоставлен профанному «мирскому» сну непосвященного. Неслучайно вторая строфа стихотворения будет даже повторена затем в качестве заключительной, пятый, усиливая главную мысль произведения:

Как чужда непосвященному,
В сны мирские погруженному,
Их краса необычайная,
Неслучайная и тайная!

Значимо и посвящение этого стихотворения З.Н.Гиппиус, для творчества которой также характерно уподобление жизни сну[1].

Возможна и другая ситуация, когда созерцание жизни природы уподобляется сну, и в этом смысле наступает определенное примирение человека с природой. К примеру, стихотворение «Жизнь проходит в легких грезах…» (Сологуб, 1979, с. 254), начинаясь утверждением «Жизнь проходит в легких грезах, / Вся природа – тихий бред», завершается вопросом: «Но – зачем откинуть полог, / Если въявь как и во сне?». Другими словами, поэт усомняется в необходимости созерцания природы, если плоды этого созерцания мало отличаются от легких грез замкнувшегося в своих покоях человека, ведь эти грезы так же способны утешать и успокаивать его. Комментаторы этого стихотворения совершенно справедливо отсылают нас к следующему фрагменту из книги А. Шопенгауэра «Мир как воля и представление»: «Есть ли верное мерило для различения между сном и действительностью… Жизнь и сновидения – это страницы одной и той же книги»[2].

«Дремотный» мир природы – частый антураж для лирического героя, ищущего путей приобщения к тайне. В сон погружена Гефсимания, на холмах которой он постигает всё величие скорби Христа: «Безнадежно молчалив / Скорбный сон твой, Гефсимания» («Зелень тусклая олив…»). Причем имплицитно в стихотворении уподобляется сон природы – сну апостолов во время Гефсиманского моления Христа: «Тогда говорит им Иисус: душа моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте со мною. И приходит к ученикам, и находит их спящими, и говорит Петру: так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною? Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна» (Матф., 26:38, 40–41). У Сологуба сама Гефсимания лишает простого человека сил бодрствовать, надеяться, бороться: в противоположность Отцу – Господу она названа в стихотворении «Мать великая», которая «…ответила / Н а смиренную мольбу / Только резким криком петела». И «сон Гефсимании» для поэта – синоним самой жизни:

Нет в душе надежд и сил,
Умирают все желания.
Я спокоен – я вкусил
Прелесть скорбной Гефсимании.

Туман над швейцарским озером Лугано уподобляется сну в стихотворении «Проснувшися не рано…» (Сологуб, 1979, с. 363–364):

Над озером Лугано
Д ымился легкий сон.
От горных высей плыли
Туманы к облакам,
Как праздничные были,
Рассказанные снам.

Примечательно, что поэт не сразу разъясняет, что «легкий сон» – это туманы с гор, «остраняя» их и создавая ощущение зыбкости реального мира. Тому же служит и образ «праздничных былей, рассказанных снам»: обыденная «земная» реальность словно преломляется в особой реальности сновидения, приобретая черты «творимой». Такое «претворение» окружающего мира примиряет с ним героя: «Весь вид здесь был так дивен, / Был так красив весь край, / Что не был мне противен / Грохочущий трамвай». Здесь интересно появление образа трамвая, сочетающего в себе символические функции образов железной дороги и города. Сон у Сологуба может напрямую становится атрибутом города: тем самым снимается традиционная для поэта противопоставленность мира человека – и враждебного ему мира природы, как, например, в стихотворении «Хорошо, когда так снежно…» (Сологуб, 1979, с. 377):

Сонный город дышит ровно,
А природа вечно та ж.
Небеса глядят любовно
Н а подвал, на бельэтаж.

В стихотворении «Есть тайна несказанная…» (Сологуб, 1979, с. 146) песня героя, метонимически представляющая поэтическое творчество, ведет поэта «…Дорогой незнакомою, / Среди немых болот…», туда, где «…спят купавы бледные, / И дремлют камыши. // Где ирис, влагой сонною / Напоенный, цветет». Вообще, топос болота – один из излюбленных в творчестве символистов, особенно символистов «первого призыва»[3]. Болото – символ пограничного мира не только между водой и сушей, но и жизнью и смертью, мира неверного, обманчивого, «диаволической пучины». Оно связано и с представлениями о месте обитания нечистой силы, пребывания душ утопленников и т. д. К тому же «болото» по смыслу связано с важнейшими для всего декадентского дискурса мотивами «блуждания»[4], «странствия», реализующими хронотоп «дороги», «пути», а значит, сопряженными с поисками смысла жизни, стремлением разгадать некую «тайну несказанную»: «Для диаволического понимания природы характерно, что язык творения и космоса звучит не в больших и значительных природных явлениях, таких, как “скалы”, “горы”, “леса” и т. п. – как раз они остаются немыми, на них не обращается внимания, – но в низинах, болотах, зарослях тростника и камыша, там, где существа пограничного мира влачат свое теневое бытие: шепот сухой травы или листвы – диаволический, рудиментарный язык природы, который пребывает в любом месте, связанном с не поддающимся описанию подземным миром, язык неясный, бестелесный, химерный и сбивающий с пути» (Ханзен-Леве, 1999, с. 183).

Прекрасной иллюстрацией к данному тезису немецкого исследователя может служить стихотворение «Камыш качается…» (Сологуб, 1979, с. 213–214), в котором с помощью приема олицетворения камыш не просто одушевляется, но и становится антропоморфным:

Камыш качается,
И шелестит,
И улыбается,
И говорит
Молвой незвонкою,
Глухой, сухой,
С дремою тонкою
В полдневный зной.

Характерно, что «речь» камыша – «незвонкая», «глухая», что поддерживается звучащим, дальше мотивами «покоя» и «тишины» («Едва колышется / В реке волна, / И сладко дышится, / И тишина…») более того – камыш пребывает в «дремотном» состоянии. Способность героя слышать «молву» камыша открывает перед ним еще одну возможность, когда «кто-то радостный» несет ему весть о том, что «На небе чистая / Моя звезда / З ажглась, лучистая, / Горит всегда, / И сны чудесные / На той звезде, / И сны небесные / Со мной везде». Таким образом, «дрема» камыша – только часть «снов небесных», к которым приобщается лирический герой поэта. Такое «неназывание», ограниченная номинация субъекта действия через указание лишь на какое-то его качество, состояние или действие, подчас в сочетании с отрицательным или неопределенным местоимением, характерно для лирики символизма в целом и служит, в частности, средством указания на коммуникационную ограниченность «земного» языка, невозможность прямой атрибуции феноменов «потустороннего» или «пограничного миров», представителем одного из которых, по-видимому, и является «кто-то радостный»[5]. Стихотворение примечательно еще и полным отсутствием «диаволической» символики, обычно присущей «болотным» или «речным» стихотворениям поэтов-декадентов.

Ф. Сологуб не раз обращается к теме языка природы, сопрягая ее с мотивом «сна»: так, в стихотворении «Все было беспокойно и стройно, как всегда…» (Сологуб, 1979, с. 344–345) «Трава шептала сонно зеленые слова». Синэстетический образ «зеленых слов» отсылает нас не только к бодлеровской концепции «correspondánses» – «соответствий», но и предваряет постсимволистскую визуализацию словесного знака, «смыкание» имени и вещи[6]. Другой пример – из стихотворения 1921 года «Не иссякли творческие силы» (Сологуб, 1979, с. 451), в котором герой утверждает о себе: «Слезных рос на розах сон мне ведом». Последнее стихотворение интересно тем, что близость к природе, как и сохранившийся творческий дар, примиряют героя с его долей, удерживают его на земле, не дают торопиться вслед за «почившей» любовью[7].

Эпитет «сонный» (и связанные с ними эпитеты «дремотный», «сонливый») применительно к природным образам, становится своего рода сигналом особого рода реальности – реальности пограничной, наделенной своей «тайной», причастной «сказкам». В стихотворении «Покрыла зелень ряски…» (Сологуб, 1979, с. 152) герой тщетно ожидает, что из старого пруда:

Русалка приплывет,
Подымется, нагая,
Из сонной глади вод
И запоет, играя…

Однако пруд свято хранит свои тайны: «Но тихо дремлет ряска, / Вода не шелохнет…».

Схожую роль в поэзии Сологуба играет и мотив леса – как правило, леса хвойного, сырого и темного, заболоченного либо заваленного буреломом: «Я лесом шел. Дремали ели. / Был тощ и бледен редкий мох…». В стихотворении «Я лесом шел. Дремали ели…» (Сологуб, 1979, с. 198) именно в лесу лирическому герою поэта явилось видение «далекого друга»; здесь характерно, что декадентская «болезненность» атрибутируется самому окружающему миру: «тощ и бледен редкий мох», «сучья палые желтели», «бурелом торчал и сох» и т. п.

Особый мир, связанный со сном, это мир звезд: созерцание их требует бодрствования, однако само восприятие звездного неба уподобляется поэтом сновидению: таким образом, антитетичные мотивы «бодрствования» и «сновидения» примиряются в типичном для декадентства мотиве «грезы без сна». Так, в стихотворении «Над безумием шумной столицы…» (Сологуб, 1979, с. 183) «далеких светил вереницы» на ночном небе – «как виденья прекрасного сна», открытого персонажу стихотворения – «скитальцу покорному», но недоступного для «толпы». Впрочем, и сама ночь для поэта – «сонная мгла» (см. стихотворение «Плещут волны перебойно…» Сологуб, 1979, с. 362), видимо, потому, что метонимически сопряжена с состоянием сна.

[1] См., напр., стихотворение З. Гиппиус «Сны»: О, дни мои мертвые! Ночь надвигается – / И я оживаю. И жизнь моя – сны. // И вплоть до зари, пробуждения вестницы, – / Я в мире свершений. Я радостно сплю». (Гиппиус, 1991, с. 73–74).

[2] Цит. по: Сологуб, 1979, с. 605.

[3] Можно вспомнить хрестоматийно известное стихотворение К.Бальмонта «Камыши» (Бальмонт, 1990, с. 25–26), а также цикл «Пузыри земли» А.Блока, открывающий собой второй, «декадентский» том «трилогии» поэта (Блок, 1997, с. 11–21

[4] Здесь можно усмотреть еще благодаря звуковому комплексу БоЛоТ / БЛужД и паронимическую связь – «болото – блуждать».

[5] Ср. в стихотворении Ф. Сологуба «Чертовы качели» (с. 347–348): «Над верхом темной ели Х охочет голубой» – определяющее без определяемого, «В тени косматой ели Визжат, кружась гурьбой» – сказуемое без подлежащего).

[6] Так в раннем стихотворении С.Есенина «Я – пастух; мои палаты…» лирический герой поэта обладает способностью понимать язык природы: «Говорят со мной коровы / Н а кивливом языке, / Духовитые дубровы / Кличут ветками к реке» (Есенин, 1976, с. 41).

[8] О том, как изменилась поэтическая концепция «сна» у представителей постсимволизма см, напр., Павловец 2000, с.122-124.

Источник

«Мотив сна в лирике поэтов 19-20 веков» Автор: ученица 9 «А» класса Момотова Татьяна Реферат допущен к защите с предварительной отметкой 5 (пять) Руководитель-консультант: учитель русского языка и литературы Вакалова Светлана Александровна

Главная > Документ

учреждение «Гимназия №1»

по литературе на тему:

«Мотив сна в лирике поэтов 19-20 веков»

ученица 9 «А» класса

Реферат допущен к защите

с предварительной отметкой 5 (пять)

учитель русского языка и литературы

Вакалова Светлана Александровна

г. Новоалександровск, 2012

Сон как объект лингвистического исследования

Мотив сна в творчестве:

В последние десятилетия в литературоведении возрос интерес к мотивному анализу, так как на примере отдельного мотива как мельчайшего смыслового элемента текста возможно выявление особенностей не только конкретного текста, но и всего творчества одного автора или определенного периода. В ходе исторического развития литературы отдельные темы и мотивы оказываются то на переднем плане литературного процесса, то на его периферии. Особый интерес представляет анализ тех мотивов, которые наиболее актуальны в каждую конкретную эпоху, несут наибольшую смысловую нагрузку. Мотив сна является одним из самых распространенных и устойчивых во всей мировой литературе, но в особенности в те периоды ее развития, которые характеризуются повышенным интересом к мистицизму, устремленностью к идеалу, находящемуся за пределами земной реальности, что свойственно, прежде всего, романтическому типу мышления. По мнению В.В. Ванслова, «резкое несоответствие мечты и жизни, в результате которого мечта остается нереализованной, а жизнь чуждой сладким грезам и возвышенным снам», представляет собой типичную особенность романтического искусства, хотя мотив сна присущ и другим направлениям.

Существует целый ряд исследований, посвященных мотиву сна и поэтике сновидения в русской литературе, например, работы Н. В. Кузьмичева, И.В. Страхова, А. М. Ремизова, М. Катц, А. Ходанен.

Обращение к данной теме обусловлено стремлением рассмотреть особенности семантики и структуры сновидений в творчестве писателей, и сводится к изучению развития концепции сновидения как литературного приема и определению функций сновидений для различных произведений.

Актуальность работы заключается в возросшем интересе в современном литературоведении к поэтике сновидений. Обращение к этой теме может быть объяснено многими характерными особенностями романтического мироощущения: свойственными ему религиозностью и интуитивизмом, склонностью к мистицизму, мировоззренческому дуализму, представлением о бессознательной природе творчества.

Целью реферата является изучение сновидений в творчестве Жуковского, Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Сологуба и Цветаевой. В связи с этим представляется необходимым целостный анализ сновидческих текстов, выявление их статуса в художественном мире авторов.

Для достижения цели ставились и решались следующие задачи:

выявить значение понятия «сон» и художественных особенностей сновидческих текстов; проанализировать семантику и структуру литературных сновидений в творчестве поэтов;

определить функции и место мотива сна в поэтике писателей;

показать, какое значение имеет сон для характеристики персонажей, их внутреннего состояния в произведениях поэтов, соотнеся сны с композицией произведений.

Материалом для исследования послужили поэтические произведения русских писателей, а также для сопоставлений, обобщений и выводов привлекались некоторые художественные произведения зарубежной литературы.

Сон как объект лингвистического исследования

Чтобы понять, что такое сон в физиологическом аспекте, обратимся к толковым словарям. В Толковом словаре В.И. Даля слово «сон» обозначает: «Состояние спящего; отдых тела, в забытьи чувств; противоположность: бдение, бодрость, явь».

Толковый словарь С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой дает следующее определение сна:

1. Наступающее через определенные промежутки времени физиологическое состояние покоя и отдыха. При котором почти полностью прекращается работа сознания, снижаются реакции на внешние раздражители.

2. То, что снится, грезится спящему, сновидение.

В состоянии сна мы лишаемся «категории реальности»; сознание находится в плену сновидения и не имеет иной возможности, кроме как обитать среди построений собственного воображения. Содержание сна в первую очередь визуально. Во сне даже внешние стимулы – звуки, изменение температуры в комнате – воспринимаются как нечто, существующее в мире сновидения. Эта потеря связи с реальным миром имеет два важных следствия, подчеркивающих отличие состояния сна от состояния бодрствования. Во-первых, визуальные образы, слабые или мимолетные во время бодрствования, становятся во сне целыми сценами или картинами. В отличие от периода бодрствования, когда разнообразные события спорят между собой за наше внимание, во сне ничто не мешает на них сосредоточиться. Сновидения – чистейший пример способности психики концентрировать чувства в образы, образующие сюжетную структуру.

Мотив сна в творчестве В. А. Жуковского.

В. А. Жуковский – основоположник жанра баллады и родоначальник романтизма в русской литературе. Героем многих произведений Жуковского является мечтатель, все помыслы которого устремлены в идеальный мир. Часто у Жуковского, как и других романтиков, мы встречаем мотив сна. И это закономерно, потому что с ним связано двоемирие.

Эти особенности романтизма Жуковского можно рассмотреть на примере баллады «Светлана», которая имеет ту же структуру, что и баллада Бюргера «Ленора». «Светлана» отражает интерес к мистике, к фантастическому. Само заглавие знаменательно, оно несет в себе свет, создает определенное настроение, отнюдь не мрачное. С самого начала автор погружает нас в сказочный мир гаданий, ворожбы, и сам ритм стихотворения соответствуют заданной теме. Далее возникает мистический сюжет сна, который занимает центральное место в произведении. Именно мотив сна позволяет автору развернуть балладный сюжет: путешествие Светланы в гости к мертвецу, то есть сон является структурообразующим элементом сюжета. Светлана ждала своего жениха, а во сне она встречает его, но он мертвый. Постепенно автор нагнетает атмосферу страха. Светлане что-то чудится, видится кто-то с «яркими глазами» и этот «кто-то» зовет девушку в путь. Жуковский подробно описывает сцену скачки с мертвым женихом, все время усугубляя ощущение тревоги, страха. Этому способствует и определенный ряд образов: «Вдруг метелица кругом…», «черный вран», кричащий «печаль!», «темная даль». Сон оказывается лишь отражением страхов Светланы. За ним следует пробуждение, и все сразу меняется. Мир снова залит светом, девушка встречается со своим женихом, который возвращается к ней живым и здоровым.

Мотив сна в творчестве А. С. Пушкина.

Мотив сна в творчестве М. Ю. Лермонтова.

Попытке проанализировать состояние человека, находящегося между жизнью и смертью, представить читателю тему сна в форме потока сознания посвящено стихотворение Лермонтова «Сон». Это стихотворение имеет зеркальную композицию: сначала герой видит во сне героиню, а затем героиня, которую герой видит во сне, видит сон о нем. Таким образом, сюжет развернут два раза: сточки зрения героя и с точки зрения героини. В данном произведении сон выступает словно бы предтечей смерти. Сны героев несут в себе значение видения или предвидения происходящего где-то очень далеко, поэтому сон обретает новый смысл, становясь грезами утомленного сознания раненого человека. Трудно провести тонкую грань между реальностью и грезой человека, спящего «мертвым сном». Героиня произведения тоже находится и в реальности, и во сне. Персонажи, параллельно существующие, мысленно поддерживают друг с другом связь, один видит то, что происходит сейчас с другим, и наоборот.

И снилась ей долина Дагестана;

Знакомый труп лежал в долине той,

В его груди, дымясь, чернела рана,

И кровь лилась хладеющей струей.

Любовь является той силой, которая способна связать двух людей, она объединяет героев, именно поэтому они видят друг друга во сне. Лирические герои переживают друг о друге, и поэтому мысленно поддерживают связь между собой. Поэт был убежден, что любящие души соединяются и за пределами земного бытия. Пониманию содержания стихотворения способствует и кольцевая композиция. Форма стихотворения позволяет дойти до самой сути в понимании его смысла. В стихотворении почти нет возвышенной лексики, немногочисленные примеры таковой («хладеющий», «увенчанных», «младая») создают контраст между возвышенным и конкретным, сном и реальностью, а детальность описания – весьма зримую картину происходящего.

Мотив сна в творчестве Ф. И. Тютчева.

На уровне подтекста можно отождествлять разбушевавшуюся стихию с реальными жизненными проблемами, а волшебный сон лирического героя — с идеальным миром, образ которого так явственно проступает в мечтах, но никогда не воплотится в реальности. Однако без него жизнь была бы лишь трудной обязанностью. Только в мечтах и снах человек может достичь, пусть краткого, счастья и гармонии. Сон противопоставлен как образ светлый и таинственный. Это легко узнаваемый мир поэтического творчества.

В момент творческого озарения мир словно застывает, перестает существовать в сознании художника его вечная суета. Поэт чувствует себя творцом, создателем своего шедевра. Поэтому его миссия столь ценна и возвышенна. Однако в последней строфе реальность вновь врывается в мир художника-творца своим хаотичным шумом. Антитеза мира творчества и реального соотносится в ней по звуковому принципу: «тишина» — «шум», «И в тихую область видений и снов / Врывалася пена ревущих валов».

Это стихотворение объемно и масштабно как по композиции художественного пространства, так и по философской глубине. Обычная жизнь времени, ее сиюминутные всплески хаотичны и преходящи. Творчество вечно, облачено в строгую гармоничную форму. И лишь оно дает человеку подлинное наслаждение и возможность почувствовать себя создателем и хозяином своей судьбы.

В стихотворении Тютчева «Сон на море» сознание, которое в обычном, дневном состоянии человека ясно и четко анализирует все действия, на время пребывания во сне затемнено и становится прозрачным.

Мотив сна в творчестве Ф. Сологуба.

В поэзии Ф. Сологуба концепция «жизнь как сон» принадлежит природе, как миру, погруженному в сон. «Сон» становится одним из характерных признаков окружающего мира природы, противопоставленный неприкаянности лирического героя. Прежде всего, это касается мира неорганической природы. Излюбленный эпитет у поэта по отношению к природному миру – «сонный» или «дремотный»: «дремотные поля» (в стихотворении « Я люблю весной фиалки… »), «дремотный сад» и «заснувшая беззвучно деревушка» (« Какая тишина! Какою ленью дышит…»). «Сонное» состояние окружающего мира зачастую противопоставляется миру людей (и внутреннему миру героя) как состояние бесстрастное – страстному, покойное – беспокойному, безгрешное – греховному. Причем, «сон», атрибутированный природе, нередко приобретает самостоятельное бытие, прежде всего с помощью употребления слова «сон» в особой грамматической форме. Так, в стихотворении « Иду я влажным лугом …» покой природы противопоставлен бесприютности и неуспокоенности лирического героя:

В стихотворении Сологуба мотив сна редуцируется до желанного «сна» как отдыха после трудного пути.

Возможна и другая ситуация, когда созерцание жизни природы уподобляется сну, и в этом смысле наступает определенное примирение человека с природой. К примеру, стихотворение « Жизнь проходит в легких грезах …», начинаясь утверждением «Жизнь проходит в легких грезах, / Вся природа – тихий бред», завершается вопросом: «Но – зачем откинуть полог, / Если въявь как и во сне?». Другими словами, поэт усомневается в необходимости созерцания природы, если плоды этого созерцания мало отличаются от легких грез замкнувшегося в своих покоях человека, ведь эти грезы так же способны утешать и успокаивать его. В книге А. Шопенгауэра «Мир как воля и представление» дан следующий фрагмент: «Есть ли верное мерило для различения между сном и действительностью… Жизнь и сновидения – это страницы одной и той же книги»

В стихотворении « Проснувшися не рано …» :

Поэт не сразу разъясняет, что «легкий сон» – это туманы с гор, тем самым создает ощущение зыбкости реального мира. Тому же служит и образ «праздничных былей, рассказанных снам»: обыденная «земная» реальность словно преломляется в особой реальности сновидения, приобретая черты «творимой». Такое «претворение» окружающего мира примиряет с ним героя. Сон у Сологуба может напрямую становиться атрибутом города: тем самым снимается традиционная для поэта противопоставленность мира человека и враждебного ему мира природы, как, например, в стихотворении « Хорошо, когда так снежно… »

Эпитет «сонный» (и связанные с ними эпитеты «дремотный», «сонливый») применительно к природным образам, становится своего рода сигналом особой реальности – пограничной, наделенной своей «тайной», причастной «сказкам». Особый мир, связанный со сном, это мир звезд: созерцание их требует бодрствования, однако само восприятие звездного неба уподобляется поэтом сновидению: таким образом, антитетичные мотивы «бодрствования» и «сновидения» примиряются в типичном мотиве «грезы без сна».

Мотив сна в творчестве М. Цветаевой.

На протяжении всего творчества М. И. Цветаева часто обращается в своих произведениях к таким понятиям, как «сон». Марина Цветаева относилась к своим снам как к творчеству, для нее сновидения полны необычайного очарования, перед которым меркнет повседневность, не случайно «символы снов и художественного творчества Цветаевой имеют единую природу». Все ее творчество пронизывает идея поэта-сновидца, о том, что искусство – творческие сны поэта о себе и о мире. Цветаева записывала сны, пыталась их анализировать. Считая сны действием, творческим актом, Цветаева писала: «Я сню свои сны… Мне сон не снится, я его сню».

Стихотворение построено как рассказ не о конкретном увиденном сне, а об отношениях между «спящим» сознанием и «бодрствующим» подсознанием: между тем, что человек знает или хочет знать о себе, и тем, о чем смутно догадывается; между тем, что он готов признать «своим» и тем, что страшится в себе разглядеть. По самому тону стихотворения можно судить о характере вызвавших его жизненных обстоятельств: это одна из глубоко личных драм, одна из «пороговых» ситуаций, когда человек подвергает мучительной переоценке представления о себе самом.

Цветаева соотносит сон с законом и престолом, а значит, и с властью («А над стонами – сон./ Всем престолам – престол,/Всем законам – закон»). Здесь сон то, что стоит превыше всего для нее, он является главным актом, через который осуществляется ее творчество. Сон, по мнению Цветаевой, мудр и всемогущ. Творческий сон — средство абсолютной независимости в выражении тайной себя, обнаженность души, способ явить мысли и чувства через поэтические символы. Быть сонной — значит быть истинной с собой, душой, охваченной восторгом, исчезнуть в любимом, не быть в быту.

Спать! Потолок как короб

Снять! Синевой запить!

В постель иду как в прорубь:

Цветаева сравнивает постель с прорубью, с пропастью. Очевидно, что сны являются таким же источником идей, целых стихотворений.

Итак, интерпретировав некоторые стихотворения, мы выяснили, что сон для Цветаевой – это вовсе не физиологический процесс отдыха, а некий священный акт, путешествия души, сопоставимые с процессом творчества, в котором она абстрагируется от внешнего мира, погружаясь в иные духовные сферы.

Закончить бы хотелось словами знаменитого английского поэта Дж. Байрона: “Наша жизнь двойственна: сон имеет свой мир. Это грань между явлениями, которые неправильно называются смертью и жизнью”.

Айзенштейн Е. Сны Марины Цветаевой. СПб., 2003.

Дворяшина Н.А., Козикова Ю.Н. Мотивы и образы «сна» в жизни и творчестве М.И. Цветаевой.// М.И. Цветаева: судьба и творчество (Сб. науч.ст.). Сургут, 2003.

Кузьмичева Н. В.Мотив «сна природы» в поэзии Ф. Сологуба

М. Ю. Лермонтов: Подробный комментарий, учебный материал, интерпретации. – М.:Айрис-пресс,2006

М.В.Лебедева «Мотив “сна” в романе А.С.Пушкина “Евгений Онегин”»

С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова Толковый словарь русского языка

Слонимский А. Мастерство Пушкина. М., 1959. С. 129.

Толковый словарь Даля. Словарь русского языка.

«Мотив вещего сна в русской литературе»

/ Анализ стихотворения «Сон» М. И. Цветаевой

Источник