Нас обманули те же сны
Мы шли дорогою одной нас обманули те же сны
«Графине Ростопчиной» М. Лермонтов
Я верю: под одной звездою
Мы с вами были рождены;
Мы шли дорогою одною,
Нас обманули те же сны.
Но что ж! – от цели благородной
Оторван бурею страстей,
Я позабыл в борьбе бесплодной
Преданья юности моей.
Предвидя вечную разлуку,
Боюсь я сердцу волю дать;
Боюсь предательскому звуку
Мечту напрасную вверять…
Так две волны несутся дружно
Случайной, вольною четой
В пустыне моря голубой:
Их гонит вместе ветер южный;
Но их разрознит где-нибудь
Утеса каменная грудь…
И, полны холодом привычным,
Они несут брегам различным,
Без сожаленья и любви,
Свой ропот сладостный и томный,
Свой бурный шум, свой блеск заемный
И ласки вечные свои.
Дата создания: весна 1841 г.
Анализ стихотворения Лермонтова «Графине Ростопчиной»
Дама, которой посвящен поэтический текст, выделялась из однообразного ряда светских красавиц. Наделенная талантом к стихосложению, Евдокия Ростопчина была одной из немногих современниц, не только признавших лермонтовское дарование, но и принявших непростую натуру поэта.
Стихотворение-посвящение появилось весной 1841 г., за несколько месяцев до гибели автора. Произведение вошло в тетрадь, которую поэт преподнес своей доброй подруге перед отъездом на Кавказ.
Первая строфа стихотворного текста посвящена чувствам лирического «я». Измученный тяжелыми предзнаменованиями «вечной разлуки», герой ощущает потребность излить душу чуткому сердцу надежной подруги. Союз двух близких по мировоззрению героев автор обозначает лирическим «мы» и подкрепляет анафорой «одной» – «одною» – «те же».
Герой сознается, что на время «позабыл» о возвышенных идеалах, которые объединяли пару в молодости. Душу лирического «я» терзают противоречия: желание выговориться сопровождается опасениями, что подчеркивает лексическая анафора «боюсь».
Во второй строфе изображена развернутая пейзажная зарисовка, сравнивающая картину природы с душевным состоянием героя. Лирическое повествование ведется одновременно на двух планах – пейзажном и обобщенном философском.
«Две волны» символизируют судьбы «вольной четы»: их дружный, хотя и «случайный» союз оканчивается разлукой, которая происходит «без сожаленья и любви». Многочисленные олицетворения, присутствующие в описании волн и утеса, создают аллегорию, где «пустыня моря» отождествляется с жизненной пустыней.
В противовес начальному «одна» финальные строки содержат повтор с антитетичным содержанием – анафору «свои». Осознавая разнообразие судеб, лирическое «мы» не страшится расставания и даже смерти. О противоречивой привлекательности жизненной круговерти свидетельствуют определения «сладостный», «томный» и «бурный», а также лексема «блеск». Эпитет «вечные» намекает о бесконечности бытия.
Картина одиночества лирического героя, заявленная с первых поэтических опытов Лермонтова, в позднем периоде приобретает другие краски. Гордую позицию оскорбленного романтика, противостоящего всему миру, сменяют философские раздумья. Герой не выглядит абсолютно одиноким: в «пестрой толпе» он встречает родственную душу – искреннюю, независимую, но способную примириться с диссонансами жизненного маскарада.
Мы шли дорогою одной нас обманули те же сны
МОСКОВСКОЕ ЛЕРМОНТОВСКОЕ ОБЩЕСТВО запись закреплена
«ДВУХ ДНЕЙ БЫЛО ДОВОЛЬНО, ЧТОБЫ СВЯЗАТЬ НАС ДРУЖБОЙ. »
4 января ― день рождения близкого друга Лермонтова ― поэтессы ЕВДОКИИ ПЕТРОВНЫ РОСТОПЧИНОЙ (урождённой Сушковой) (1812‒ 1858)
ЛЕРМОНТОВ ещё в 1831 году посвятил ей, тогда еще юной Додо (так называли Евдокию домашние и близкие друзья) Сушковой, новогодний мадригал. Другое стихотворение «Графине Ростопчиной» ― при расставании в 1841 году. К этому времени поэт подружился с умной и очаровательной графиней. Она была сестрой С. П. Сушкова, товарища Лермонтова по Московскому университетскому пансиону (он учился двумя классами ниже поэта) и кузиной Екатерины Сушковой…
Восемнадцати лет Евдокию Петровну вывезли в свет, где ей сопутствовал большой успех. Тогда же, в 1830 году, в альманахе «Северные цветы» появилось ее первое стихотворение «Талисман». Живая, остроумная, образованная, «она не поражала своею красотою, но была привлекательна, симпатична и нравилась не столько своею наружностью, сколько приятностью умственных качеств. Одаренная щедро от природы поэтическим воображением, веселым остроумием и простосердечной прямотой характера при полном отсутствии хитрости и притворства, она естественно нравилась всем людям интеллигентным».
На руку Евдокии Петровны претендовал князь Александр Голицын; она тоже была влюблена в него. Но её бабушка была против этого брака. В мае 1833 года неожиданно для всех Евдокию выдают замуж за сына известного московского градоначальника графа Андрея Федоровича Ростопчина. Брак оказался несчастным…
В Петербурге она посещает литературные салоны и принимает писателей у себя, часто видится с Пушкиным, Жуковским, Плетневым, Вяземским, Соллогубом. Все они выражают ей знаки горячего внимания. Придирчивая Софья Карамзина писала 29 декабря 1836 года: «Я познакомилась с молодой графиней Ростопчиной; она далеко не заслуживает своей репутации красавицы; правда, у нее большие черные глаза, но зато… черты лица крупные, а росту она маленького и незначительного…»
Многие источники утверждают, что от внебрачной связи с Андреем Николаевичем Карамзиным Ростопчина имела двух дочерей. Они носили фамилию Андреевские и воспитывались в Швейцарии.
По воспоминаниям брата Евдокии Петровны С. П. Сушкова, зимой 1841 г. Лермонтов и Ростопчина «сошлись в одном общем им дружественном семействе Екатерины Андреевны Карамзиной (вдовы нашего знаменитого историографа…) где они встречались по вечерам почти ежедневно. Весьма скоро они сблизились между собою, потому что между ними было много общего и сочувственного: оба были почти одних лет, оба очень умны и остроумны, оба поэты с юного возраста, оба принадлежали к одному кружку общества, имели общих друзей, и оба в своей еще недолгой жизни уже успели испытать разочарования и невзгоды, каждый из них в своем роде»
Поэта и Евдокию Петровну связывала не просто светская дружба, они чувствовали родство душ. В ПИСЬМЕ К А. ДЮМА она писала: «Три месяца, проведенные тогда Лермонтовым в столице, были, как я полагаю, самые счастливые и самые блестящие в его жизни. Полный ума, самого блестящего, богатый, независимый, он сделался душою общества молодых людей высшего круга… …двух дней было довольно, чтобы связать нас дружбой… Я одна из последних пожала ему руку [перед отъездом] Думала — до встречи. Оказалось — на вечную разлуку…» Можно сказать, что в последний приезд Лермонтова в Петербург не было у него ближе друга, чем Евдокия Петровна
Перед последним отъездом на Кавказ Лермонтов подарил ей альбом. В примечании к стихотворению «Пустой альбом» Е. П. Ростопчина писала: «Этот альбом был мне подарен M. Ю. Лермонтовым, перед отъездом его на Кавказ…, незадолго перед его смертью. В нем написал он свое стихотворение ко мне…» («Я верю: под одной звездою. «)
Через несколько дней после его отъезда Ростопчина передала бабушке Лермонтова для пересылки внуку только что вышедший из печати сборник своих стихов с дарственной надписью: «МИХАИЛУ ЮРЬЕВИЧУ ЛЕРМОНТОВУ В ЗНАК УДИВЛЕНИЯ К ЕГО ТАЛАНТУ И ДРУЖБЫ ИСКРЕННЕЙ К НЕМУ САМОМУ. Петербург, 20 апреля 1841». Бабушка почему-то сразу не отослала его, и Лермонтов, раздосадованный, 28 июня написал: «Напрасно вы мне не послали книгу графини Ростопчиной, пожалуйста, тотчас же по получении моего письма, пошлите мне ее сюда, в Пятигорск». Но посылка с ее книгой пришла, когда Михаила Юрьевича уже не было в живых. (В настоящее время книга хранится в библиотеке ИРЛИ, куда она поступила из Лермонтовского музея).
Евдокия Петровна оставила воспоминания о Лермонтове — в виде подробного письма о нем к французскому романисту Александру Дюма, который был в 1858 г. в России и навестил уже умирающую поэтессу в Москве, и посвятила поэту несколько стихотворений: «На дорогу», полное скорби «Пустой альбом» и «Поэтический день».
Умерла графиня Ростопчина от рака 3/15 декабря 1858 года. Похоронена на старом Пятницком кладбище в Москве.
***
ЛЕРМОНТОВ М. Ю. «ДОДО»
_________________________
Умеешь ты сердца тревожить,
Толпу очей остановить,
Улыбкой гордой уничтожить,
Улыбкой нежной оживить;
Умеешь ты польстить случайно
С холодной важностью лица
И умника унизить тайно,
Взяв пылко сторону глупца!
Как в Талисмане стих небрежный,
Как над пучиною мятежной
Свободный парус челнока,
Ты беззаботна и легка.
Тебя не понял север хладный;
В наш круг ты брошена судьбой,
Как божество страны чужой,
Как в день печали миг отрадный!
1831
Е.П. РОСТОПЧИНА «НА ДОРОГУ!»
Михаилу Юрьевичу Лермонтову
___________________________
Tu lascerai ogni cosa dilletta
Piu caramente.
Dante. «Divina Commedia»*
Есть длинный, скучный, трудный путь.
К горам ведет он, в край далекий;
Там сердцу в скорби одинокой
Нет где пристать, где отдохнуть!
Там к жизни дикой, к жизни странной
Поэт наш должен привыкать,
И песнь и думу забывать
Под шум войны, в тревоге бранной!
Там блеск штыков и звук мечей
Ему заменят вдохновенье,
Любви и света обольщенья
И мирный круг его друзей.
Ему — поклоннику живому
И богомольцу красоты —
Там нет кумира для мечты,
В отраду сердцу молодому.
Ни женский взор, ни женский ум
Его лелеять там не станут;
Без счастья дни его увянут.
Он будет мрачен и угрюм!
Но есть заступница родная**
С заслугою преклонных лет,—
Она ему конец всех бед
У неба вымолит, рыдая!
27 марта 1841, Петербург
*Tu lascerai ogni cosa dilletta
Piu caramente.
Dante. «Divina Commedia» — Ты бросишь все, столь нежно любимое.
Данте. «Божественная комедия» (ит.).
**Заступница родная. — Е. А. Арсеньева (1760-1845), бабушка Лермонтова.
М.Ю. ЛЕРМОНТОВ «ГРАФИНЕ РОСТОПЧИНОЙ»
_____________________________
Я верю: под одной звездою
Мы с вами были рождены;
Мы шли дорогою одною,
Нас обманули те же сны.
Но что ж! — от цели благородной
Оторван бурею страстей,
Я позабыл в борьбе бесплодной
Преданья юности моей.
Предвидя вечную разлуку,
Боюсь я сердцу волю дать;
Боюсь предательскому звуку
Мечту напрасную вверять.
Так две волны несутся дружно
Случайной, вольною четой
В пустыне моря голубой:
Их гонит вместе ветер южный;
Но их разрознит где-нибудь
Утеса каменная грудь.
И, полны холодом привычным,
Они несут брегам различным,
Без сожаленья и любви,
Свой ропот сладостный и томный,
Свой бурный шум, свой блеск заемный,
И ласки вечные свои.
1841
* * *
Е.П. РОСТОПЧИНА «ПУСТОЙ АЛЬБОМ»
_____________________________
Среди листов, и белых и порожних,
Дареного, заветного альбома*
Есть лист один ― один лишь носит он
Показать полностью…
Следы пера, слова и начертанья
Знакомой мне и дружеской руки.
И дорог мне сей лист красноречивый,
И памятен и свят его залог,
Его язык. Но где ж, но где ж она,
Та юная, та мощная рука,
Что лишь едва за полгода назад
Дарила мне с пожатьем задушевным
Пустой альбом. что начертала в нем
Прощанья песнь, слитую воедино
С приветной песнию души поэта
Душе-сестре при первой встрече их.
Увы. Увы. Та жаркая рука,-
Она в гробу. она навек остыла…
Увы. Увы. Та юная душа,-
Она с землей рассталась против воли,
Она оторвана в пылу страстей,
Во всем ее цветущем вдохновеньи,
От жизни, милой ей, от томных песней,
И от друзей, к кому всегда, везде
Влекло ее желанье и стремленье.
Да! Он погиб, ― поэт-надежа наш,
Единый луч на небосклоне русском,
Единая отрадная заря.
Да! Он погиб, и кто нам заменит,
Кто нам отдаст его из современных,
Из сверстников. В чьих песнях мы найдем
Отваги жар, и мысли сильной блеск,
И вопль болезненный, звучащий глухо
Под праздничным, восторженным напевом.
Как тайный стон измученного сердца.
Как вечная невольная молитва,
След детских лет, священный отголосок
Другой мольбы, всечасно вопиющей
То над его сиротской колыбелью,
То над его воинским изголовьем.
Ax! тa мольба, она еще теперь
Над раннею и дальнею могилой
Немолчные поминки совершает. **
Как друга жаль Его. Он нас любил
Ребячески, невольно, без расчета,
Влекомый к нам сочувствием глубоким,
Доверием прямым и простодушным.
Среди толпы, на балах и в гостиных,
Он понимал отрады просвещенья,
Столичный шум; и чары красоты.
Вниманием прелестных женских глаз,
Улыбкою блестящих фей довольный
И славою младою упоен, ―
Он свет любил ― и сознавался в том,
…Но лишь для нас, лишь в тесном круге нашем
Самим собой, веселым, остроумным,
Мечтательным и искренним он был.
Лишь нам одним он речью, чувства полной,
Передавал всю бешеную повесть
Младых годов, ряд пестрых приключений
Бывалых дней, и зреющие думы
Текущия поры. Но лишь меж нас, —
На ужинах заветных, при заре
(В приюте том, где лишь немногим рад
Разборчиво-приветливый хозяин), —
Он отдыхал в беседе непритворной,
Он находил свободу и простор,
И кров как будто свой, и быт семейный.
О! живо помню я тот грустный вечер,
Когда его мы вместе провожали,
Когда ему желали дружно мы
Счастливый путь, счастливейший возврат;
Как он тогда предчувствием невольным
Нас испугал! Как нехотя, как скорбно
Прощался он. Как верно сердце в нем
Недоброе, тоскуя, предвещало….
написано в 1841 году
Примечания Е. П. Ростопчиной:
* Этот альбом был мне подарен М. Ю. Лермонтовым, перед отъездом его на Кавказ, в мае 1841 года, стало быть, незадолго перед его смертью. В нем написал он свое стихотворение ко мне: «Я знаю, под одной звездою / Мы были с вами рождены».
** Бабушка поэта, воспитавшая его и служившая ему матерью
ИСТОЧНИКИ:
1. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1989
2. Висковатов П.А. М.Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. М.,1987
3. Лермонтовская энциклопедия. М..1981
4. Ростопчина Е. П. Талисман: Избранная лирика. Драма. Документы, письма, воспоминания / Сост. В. Афанасьев. М., «Московский рабочий», 1987
PS.
В альбоме графини Е.П. Ростопчиной, который хранится в РГАЛИ (Ф. 433.Оп.1. Ед.хр.18) есть стихи (четверостишие), загадочно обозначенные Евдокией Петровной как «посмертные» и подписанные именем ЛЕРМОНТОВА:
От мысли презренной, от злой клеветы
Уста мои чисты и святы.
И путь мой повсюду был путь правоты,
Трудами и горем богатый.
________________________
М.Ю. ЛЕРМОНТОВ
О дева! Нимфа! О богиня, молись скорее за меня
Молись о мысли совершённой незавершённого греха.
Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль
Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними? Умереть. Забыться.
И знать, что этим обрываешь цепь
Сердечных мук и тысячи лишений,
Присущих телу. Это ли не цель
Желанная? Скончаться. Сном забыться.
Уснуть. и видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Вот в чем разгадка. Вот что удлиняет
Несчастьям нашим жизнь на столько лет.
А то кто снес бы униженья века,
Неправду угнетателей, вельмож
Заносчивость, отринутое чувство,
Нескорый суд и более всего
Насмешки недостойных над достойным,
Когда так просто сводит все концы
Удар кинжала! Кто бы согласился,
Кряхтя, под ношей жизненной плестись,
Когда бы неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться!
Так всех нас в трусов превращает мысль,
И вянет, как цветок, решимость наша
В бесплодье умственного тупика,
Так погибают замыслы с размахом,
В начале обещавшие успех,
От долгих отлагательств. Но довольно!
Офелия! О радость! Помяни
Мои грехи в своих молитвах, нимфа.
Перевод Б.Пастернака, адаптированный
для спектакля Театра на Таганке
в исполнении Владимира Высоцкого:
———————————
Фима Жиганец
——————-
Шекспир в переводе на блатной
ПОГОНЕНИЯ ГАМЛЕТА,
БОСЯКА ДАТСКОГО
Так быть иль нет, не быть? Вот он, вопрос!
Что благороднее: в душе ль сносить удары
и раны наносимые безжалостной судьбой,
иль, взяв клинок, упершись в острие,
покончить разом с этим морем бедствий?
Уйти в небытие. Заснуть. Не продолжать.
И этим сном сказать: “ Мы прекратили
и сердца боль, и тысячи природных катаклизмов,
которым плоть подвержена.” Не это ли венец
подспудного желанья. Уйти в небытие. Уснуть.
Уснуть. быть может, видеть сны. А, вот оно, сомненье!
Какие ж сны быть могут в смертном небытье,
когда мы уж отринули всех смертных суету?
Вот это заставляет колебаться, и в этом объяснение тому,
Что мы влачим так долго жизни бремя.
Иначе, кто бы стал сносить побои и глумления эпохи,
и гнет неправедный, и дерзость гордеца,
И боль отвергнутой любви, судебный произвол,
Презренье ведомств, и пинки,
что получает добродетель от подонков,
Когда утешиться он мог бы
одним клинка ударом? И кто б тянул такую ношу,
стеная и потея от тягОты жизни,
когда б не ужас неизвестного по смерти,
той тайной стороны от рубежей которой
еще и разу не вернулся путник? Тот ужас мутит волю
и убеждает, что лучше уж терпеть те беды, что имеем,
чем в поисках неведомых носиться.
И осознанье этого вдруг трусов делает из нас,
и вот простейший вывод
уже сокрыт под патиною мыслей,
и мощный наш порыв
при этих доводах меняет свой поток
и к действу не приводит. Но тише!
Вот прекрасная Офелия! О, нимфа, все мои грехи
в твоих молитвах упомянуты пусть будут.
Письмо к женщине
Вы помните,
Вы всё, конечно, помните,
Как я стоял,
Приблизившись к стене,
Взволнованно ходили вы по комнате
И что-то резкое
В лицо бросали мне.
Вы говорили:
Нам пора расстаться,
Что вас измучила
Моя шальная жизнь,
Что вам пора за дело приниматься,
А мой удел —
Катиться дальше, вниз.
Любимая!
Меня вы не любили.
Не знали вы, что в сонмище людском
Я был как лошадь, загнанная в мыле,
Пришпоренная смелым ездоком.
Не знали вы,
Что я в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь, что не пойму —
Куда несет нас рок событий.
Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье.
Когда кипит морская гладь —
Корабль в плачевном состоянье.
Земля — корабль!
Но кто-то вдруг
За новой жизнью, новой славой
В прямую гущу бурь и вьюг
Ее направил величаво.
Ну кто ж из нас на палубе большой
Не падал, не блевал и не ругался?
Их мало, с опытной душой,
Кто крепким в качке оставался.
Тогда и я,
Под дикий шум,
Но зрело знающий работу,
Спустился в корабельный трюм,
Чтоб не смотреть людскую рвоту.
Тот трюм был —
Русским кабаком.
И я склонился над стаканом,
Чтоб, не страдая ни о ком,
Себя сгубить
В угаре пьяном.
Любимая!
Я мучил вас,
У вас была тоска
В глазах усталых:
Что я пред вами напоказ
Себя растрачивал в скандалах.
Но вы не знали,
Что в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь,
Что не пойму,
Куда несет нас рок событий…
Теперь года прошли.
Я в возрасте ином.
И чувствую и мыслю по-иному.
И говорю за праздничным вином:
Хвала и слава рулевому!
Сегодня я
В ударе нежных чувств.
Я вспомнил вашу грустную усталость.
И вот теперь
Я сообщить вам мчусь,
Каков я был,
И что со мною сталось!
Любимая!
Сказать приятно мне:
Я избежал паденья с кручи.
Теперь в Советской стороне
Я самый яростный попутчик.
Я стал не тем,
Кем был тогда.
Не мучил бы я вас,
Как это было раньше.
За знамя вольности
И светлого труда
Готов идти хоть до Ла-Манша.
Простите мне…
Я знаю: вы не та —
Живете вы
С серьезным, умным мужем;
Что не нужна вам наша маета,
И сам я вам
Ни капельки не нужен.
Живите так,
Как вас ведет звезда,
Под кущей обновленной сени.
С приветствием,
Вас помнящий всегда
Знакомый ваш
Сергей Есенин.