Объяснение о жизнь есть сон
Объяснение о жизнь есть сон
«ЖИЗНЬ ЕСТЬ СОН». Смысл названия драмы Кальдерона
Примирить эти две позиции оказалось элементарно, стоило только объявить мир иллюзией. Иллюзорно величие человека, но иллюзорна и его зависимость от божества. Разумеется, сам Кальдерон, ревностный католик, никогда не согласился бы с тем, что это «случилось» в лучшей его пьесе. Однако рассмотрим ее и убедимся в этом.
Пьеса начинается с того, что Сехисмундо, принц, с рождения заточенный своим отцом в специально отстроенной башне, жалуется и негодует, обращаясь к небу. Не зная истинного своего «греха» (зловещих знамений, предвестивших его появление на свет), он все же признает, что наказан справедливо:
Очевидно, эти понятия внушены несчастному его учителем Клотальдо, потчевавшим узника религиозными догматами об изначальной греховности человека. Усвоивший католическую веру, Сехисмундо недоволен лишь тем, что за общий «грех рождения» расплачивается он один. Позже принц становится равнодушен к этой «несправедливости», когда осознает, что «жизнь есть сон».
Сон может быть плохим, может быть хорошим, но в любом случае он представляет собой иллюзию. Следовательно, нет никакого смысла сетовать на свою судьбу.
К этой мысли он приходит после того, как был прощен, призван ко двору, свершил там несколько жестоких и безнравственных поступков и, отринутый, вернулся в первоначальное состояние заключенного. Мы видим в этом своеобразную трактовку религиозного постулата о бессмертии души, которая может жить-грешить (иначе говоря, спать), но по смерти (пробуждении) ее ждет возвращение в потусторонность. Поскольку Сехисмундо не умер, т. е. не «проснулся» окончательно, он понимает свою жизнь в заключении как сон, а краткое пребывание на воле, соответственно, как сон во сне. Итак, говоря языком священника, в сей юдоли все бренно: и преступление, и возмездие, и печаль, и радость:
И лучший миг есть заблужденье,
Раз жизнь есть только сновиденье.
Легко заметить, что, называя свое краткое пребывание на воле сном, Сехисмундо не только избавляется от ужаса возвращения в темницу, но и оправдывает свое преступное поведение.
Я не хочу величий лживых,
Воображаемых сияний (. )
Без заблуждений существует,
Кто сознает, что жизнь есть сон.
Но один из вошедших к нему находит верные слова:
Сехисмундо легко с ним соглашается (вещие сны вполне укладываются в его концепцию) и решает «уснуть» еще раз:
Ты хорошо сказал. Да будет.
Пусть это было предвещенье.
И если жизнь так быстротечна,
Уснем, душа, уснем еще.
Эта реплика очень важна. Не «предвозвещенье» повлияло на решение принца. Он сам решает, считать ли ему свой мнимый сон «вестью» о «событьях многозначительных».
Итак, само по себе «предвещенье» ничего не значит. Это человеку решать, что считать таковым, а что нет. Позднее Сехисмундо, захватив королевский дворец, обвинит своего отца именно в том, что тот доверился знамениям и заточил сына; не знамения виновны, а человек:
То, что назначено от неба (. ),
То высшее нас не обманет
И никогда нам не солжет.
Но тот солжет, но тот обманет,
Кто, чтоб воспользоваться ими
Во зло, захочет в них проникнуть
И сокровенность их понять.
Так, прикрываясь вполне христианским постулатом о непознаваемости божьей воли, в пьесу проникает мысль о самостоятельности человека, о его праве на выбор и об ответственности такого выбора.
Один лишь этот образ жизни,
Одно лишь это воспитанье
Способны были бы в мой нрав
Жестокие внедрить привычки:
Хороший способ устранить их!
Встань, государь, и дай мне руку:
Ты видишь: небо показало,
Что ты ошибся, захотев
Так победить его решенье;
И вот с повинной головою
Жду твоего я приговора
И падаю к твоим ногам.
Следует проникновенная реплика короля, признающего Сехисмундо своим наследником, к вящей радости окружающих. Принц произносит «ударную» заключительную фразу:
Сегодня, так как ожидают
Меня великие победы,
Да будет высшею из них
Победа над самим собою.
. На первый взгляд, финал пьесы гласит о том, как посрамлен дерзновенный человек (Басилио), решивший избежать предсказанного небесами события вместо того, чтобы смиренно ждать его. Но с тем же успехом можно сказать, что Кальдерон живописует фиаско суеверной личности, едва не сгубившей родного сына из-за веры в знамения. Это двойное толкование, как и сам стиль барокко, выходит за пределы католических догм, приверженцем которых являлся автор.
Следующий пример барочного «дуализма» еще наглядней.
Так становится «размытой» сама личность Сехисмундо: то ли он вправду постиг высшую истину, то ли он пройдоха, придумывающий вздорные оправдания своим злодействам.
Понятно, почему уже в XVIII веке термин «барокко» стал употребляться для отрицательной характеристики «чрезмерно сложных для восприятия» литературных трудов. Несмотря на это, очень многое из «арсенала» этого стиля вошло в культурный обиход, в том числе, бесспорно, и замечательный афоризм, ставший заглавием пьесы.
Иванов Р. «Жизнь есть сон» Кальдерона: вырождение Возрождения.
«Жизнь есть сон» Кальдерона: вырождение Возрождения
Выражение, ставшее названием знаменитой пьесы, входит в ряд метафор, характерных для литературы барокко: «мир (жизнь) — книга, мир — театр» и т. п. В этих афоризмах заключена сама суть барочной культуры, трактующей мир как произведение искусства (сон также понимается как творческий процесс). Барокко как стиль в искусстве, в частности в литературе, ограничен временными рамками: конец XVI — начало XVIII вв.
В эти полтораста, приблизительно, лет мы наблюдаем, как это направление «мигрировало» по Европе, зародившись в Италии и умерев в России, а именно в творчестве Симеона Полоцкого. Очевидно, что расцвет барокко, эпоха его наивысшего влияния, приходится на XVII век. В это столетие стиль приходит в Испанию и находит своего ярчайшего представителя — Кальдерона де ля Барку (1600—1681).
Этимология термина точно не установлена. Он может происходить как от португальского выражения perola baroca (жемчуг неправильной формы), так и от латинского слова baroco (особо сложный вид логического умозаключения) или французского baroquer («размывать, смягчать контур» на художническом арго).
Трудно отдать предпочтение какой-то из версий, ибо барокко — это и неправильность, и сложность, и пресловутая «размытость». Все три эпитета подходят для характеристики творчества приверженцев барокко. Оно противостоит ясной и оптимистической картине, созданной художниками Ренессанса.
Барокко вообще есть следствие, так сказать, вырождения Возрождения. Мастеров ренессансной культуры отличал благожелательный, доходящий до воспевания, интерес к Человеку. Но оказалось, что человек (уже со строчной буквы) не способен влиять ни на свою эпоху, ни на себе подобных и не в силах ничего исправить. Наступило разочарование. В литературе испанской его отражением явился, разумеется, Дон-Кихот — прекраснодушный безумец, чьи высокие помыслы реальному миру не нужны и даже вредны.
От позиции Сервантеса всего один шаг до философско-творческого кредо Кальдерона. Не следует, считает он, отчаиваться от того, что жизнь нельзя изменить, — ведь она есть всего лишь сон, фикция. Законы жизни — это законы сна.
Поэтому не вполне верно говорить, что литература барочного направления обращается к миру грез и сновидений: это действительность трактуется в ней как сновидение, насыщенное символами и аллегориями. Типичные признаки барокко: нарочито нереальные характеры и ситуации, ветвистые метафоры, претенциозность, тяжеловесная риторика, — все это присуще путаному сну, а не яви. Немудрено, что писатели так называемого ренессансно-реалистического направления, как Шарль Сорель, называли барочные «сновидческие» произведения «галиматьёй, способной загнать в тупик самый изворотливый ум». (Так дневная логика объявляет абсурдом сны, которые, пока мы их видим, кажутся нам полными смысла и значительности.)
Афоризм «Жизнь есть сон», столь подходящий для определения сущности всего барокко, кажется тождественным другим барочным выражениям — «Жизнь есть театр», «книга» и так далее. На самом деле между ними есть серьезная разница. Если жизнь есть пьеса или книга, то ее персонажи всецело подчинены Автору, или, говоря традиционней, Богу. А если жизнь есть сон, то персонаж одновременно и является этим Автором, коль скоро этот сон — его собственный. Здесь — симптом той двойственности, которая отличает искусство барокко вообще и пьесу Кальдерона в резкой частности: признание и бесправия человека, и его силы. Как удачно сказал Тургенев, «существо, решающееся с такой отвагой признаться в своем ничтожестве, тем самым возвышается до того фантастического существа, игрушкой которого оно себя считает. И это божество есть тоже творение его руки». Барокко представляет собой сочетание несочетаемого — Средневековья и Ренессанса, или, по словам проф. А. А. Морозова, «готики и эллинизма». Смешалось усвоенное Возрождением античное почтение к человеку, «равному богам», — и схоластическая мысль о тотальной зависимости человека от Вседержителя.
Примирить эти две позиции оказалось элементарно, стоило только объявить мир иллюзией. Иллюзорно величие человека, но иллюзорна и его зависимость от божества. Разумеется, сам Кальдерон, ревностный католик, никогда не согласился бы с тем, что это «случилось» в лучшей его пьесе. Однако рассмотрим её и убедимся в этом.
«Жизнь есть сон» — мрачное философское произведение, и трудно согласиться с его переводчиком Бальмонтом, полагавшим, что, берясь за чтение пьесы, «мы вступаем в чарующий мир поэтических созданий». Многие видные писатели и литературоведы не в восторге от переводов, выполненных этим литератором Серебряного века, всех зарубежных авторов «рядившим в свои одежды». Но все же Бальмонт — поэт декаданса, течения несколько схожего с барокко: то же разочарование, та же тяга к символам… Поэтому его перевод Кальдерона кажется удачным, ибо недостатки получившегося текста можно отнести к изъянам, общим для этих авторов, а точнее — этих литературных направлений.
Пьеса начинается с того, что Сехисмундо, принц, с рождения заточенный своим отцом в специально отстроенной башне, жалуется и негодует, обращаясь к небу. Не зная истинного своего «греха» (зловещих знамений, предвестивших его появление на свет), он все же признает, что наказан справедливо:
Твой гнев моим грехом оправдан.
Грех величайший — бытие.
Тягчайшее из преступлений —
Родиться в мире. Это так.
Очевидно, эти понятия внушены несчастному его учителем Клотальдо, потчевавшим узника религиозными догматами об изначальной греховности человека. Усвоивший католическую веру, Сехисмундо недоволен лишь тем, что за общий «грех рождения» расплачивается он один. Позже принц становится равнодушен к этой «несправедливости», когда осознает, что «жизнь есть сон».
Жить значит спать, быть в этой жизни —
Жить сновиденьем каждый час (…)
И каждый видит сон о жизни
И о своем текущем дне,
Хотя никто не понимает,
Что существует он во сне.
Сон может быть плохим, может быть хорошим, но в любом случае он представляет собой иллюзию. Следовательно, нет никакого смысла сетовать на свою судьбу.
К этой мысли он приходит после того, как был прощен, призван ко двору, свершил там несколько жестоких и безнравственных поступков и, отринутый, вернулся в первоначальное состояние заключенного. Мы видим в этом своеобразную трактовку религиозного постулата о бессмертии души, которая может жить-грешить (иначе говоря, спать), но по смерти (пробуждении) ее ждет возвращение в потусторонность. Поскольку Сехисмундо не умер, т. е. не «проснулся» окончательно, он понимает свою жизнь в заключении как сон, а краткое пребывание на воле, соответственно, как сон во сне. Итак, говоря языком священника, в сей юдоли все бренно: и преступление, и возмездие, и печаль, и радость:
И лучший миг есть заблужденье,
Раз жизнь есть только сновиденье.
Легко заметить, что, называя свое краткое пребывание на воле сном, Сехисмундо не только избавляется от ужаса возвращения в темницу, но и оправдывает свое преступное поведение.
…Люди той страны, где протекает действие (Полония), не ведают, что король Басилио заботился об их благе, когда лишал свободы своего жестокого сына. Народ знает только, что Сехисмундо — «царь законный», а некий Астальфо, которому король хочет передать трон, — «чужеземец». Поднимается мятеж, восставшие солдаты направляются к опальному принцу, желая возвести его на престол. Узник, проникнутый своей философской концепцией, отказывается было от такой чести:
Я не хочу величий лживых,
Без заблуждений существует,
Кто сознает, что жизнь есть сон.
Но один из вошедших к нему находит верные слова:
Всегда случалось, что в событьях
Предвозвещенье, — этой вестью
И был твой предыдущий сон.
Сехисмундо легко с ним соглашается (вещие сны вполне укладываются в его концепцию) и решает «уснуть» еще раз:
Ты хорошо сказал. Да будет.
Пусть это было предвещенье.
И если жизнь так быстротечна,
Уснем, душа, уснем еще.
Эта реплика очень важна. Не «предвозвещенье» повлияло на решение принца. Он сам решает, считать ли ему свой мнимый сон «вестью» о «событьях многозначительных».
Итак, само по себе «предвещенье» ничего не значит. Это человеку решать, что считать таковым, а что нет. Позднее Сехисмундо, захватив королевский дворец, обвинит своего отца именно в том, что тот доверился знамениям и заточил сына; не знамения виновны, а человек:
То, что назначено от неба (…),
То высшее нас не обманет
И никогда нам не солжет.
Но тот солжет, но тот обманет,
Кто, чтоб воспользоваться ими
Во зло, захочет в них проникнуть
И сокровенность их понять.
Так, прикрываясь вполне христианским постулатом о непознаваемости божьей воли, в пьесу проникает мысль о самостоятельности человека, о его праве на выбор и об ответственности такого выбора.
Один лишь этот образ жизни,
Одно лишь это воспитанье
Способны были бы в мой нрав
Жестокие внедрить привычки:
Хороший способ устранить их!
В конце своего длинного монолога он заявляет о «приговоре неба», который невозможно предотвратить, — и тут же делает нелогичный ход, отменяющий все «приговоры», земные и небесные: прощает отца:
Встань, государь, и дай мне руку:
Ты видишь: небо показало,
Что ты ошибся, захотев
Так победить его решенье;
И вот с повинной головою
Жду твоего я приговора
И падаю к твоим ногам.
Следует проникновенная реплика короля, признающего Сехисмундо своим наследником, к вящей радости окружающих. Принц произносит «ударную» заключительную фразу:
Сегодня, так как ожидают
Меня великие победы,
Да будет высшею из них
Победа над самим собою.
«Победа над самим собою» — победа над предопределённой судьбой.
…На первый взгляд, финал пьесы гласит о том, как посрамлен дерзновенный человек (Басилио), решивший избежать предсказанного небесами события вместо того, чтобы смиренно ждать его. Но с тем же успехом можно сказать, что Кальдерон живописует фиаско суеверной личности, едва не сгубившей родного сына из-за веры в знамения. Это двойное толкование, как и сам стиль барокко, выходит за пределы католических догм, приверженцем которых являлся автор.
Следующий пример барочного «дуализма» ещё наглядней.
В общем, автор считает: восприятие личного бытия как сновидения способствует христианской добродетели. (Но его пьесу, строго говоря, нельзя считать убедительным тому доказательством.) На самом деле эта концепция глубоко антирелигиозна, ибо предполагает единственного Творца — человека, видящего сон. Само божество таким образом сводится до уровня одного из фантомов сновидения. Понятие греха и посмертной метафизической кары обессмысливается: как можно наказывать за проступок и даже преступление, сколь угодно тяжкое, если оно лишь приснилось?
Так становится «размытой» сама личность Сехисмундо: то ли он вправду постиг высшую истину, то ли он пройдоха, придумывающий вздорные оправдания своим злодействам…
С точки зрения законодателей барокко, одним из главных достоинств произведения является неоднозначность, возможность различных толкований. «Чем труднее познается истина, — изрек испанский философ того времени, — тем приятнее её достичь». Но двуликость стиля, обращенного и к чувственной античности, и к чопорному средневековью, автоматически приводит к тому, что в барочных произведениях достигать приходится не одну, а две истины, и притом равноправные. Зритель не знает, какой отдать предпочтение, даже если ему известно (как в случае с Кальдероном) мнение автора на сей счет.
Понятно, почему уже в XVIII веке термин «барокко» стал употребляться для отрицательной характеристики «чрезмерно сложных для восприятия» литературных трудов. Несмотря на это, очень многое из арсенала этого стиля вошло в культурный обиход, в том числе, бесспорно, и замечательный афоризм, ставший заглавием пьесы.
Проблематика пьесы «Жизнь — это сон» Педро Кальдерона (Литература XVII—XVIII веков)
В своей пьесе «Жизнь — это сон» Педро Кальдерон де ла Барка поднимает множество важных философских вопросов. На мой взгляд, центральным в системе персонажей является Сехисмундо, а важнейшим понятием, на основе которого строится повествование — «albedro» (что значит свобода воли).
Автор, действительно, уделяет большое внимание понятию свободы воли человека, а также пытается ответить на вопрос о соотношении этой свободы с предназначением человека, его судьбой.
Так, Сехисмундо, наследник престола, всю свою сознательную жизнь заключен в башне. Еще до рождения сына царь Басилио получил предсказание о том, что будущий принц совершит множество плохих вещей и обречет страну и народ на беды:
Ты знаешь, принцу Сехисмундо
Влияние звезды несчастной
И тьму трагедий роковых…
Сехисмундо не видит мир, не знает, что существует за пределами его тюрьмы.
Наши эксперты могут проверить Ваше сочинение по критериям ЕГЭ
ОТПРАВИТЬ НА ПРОВЕРКУ
Эксперты сайта Критика24.ру
Учителя ведущих школ и действующие эксперты Министерства просвещения Российской Федерации.
Он винит во всем судьбу, а также мечтает о свободе, не подозревая о своем предназначении:
О, я несчастный! Горе мне!
О, небо, я узнать хотел бы,
За что ты мучаешь меня?
Какое зло тебе я сделал,
Впервые свет увидев дня?
Так завязывается конфликт произведения. На протяжении действия как самому Сехисмундо, так и читателю предстоит понять, как соотносится судьба человека и его свобода. Кальдерон устами своих героев говорит о том, что жизнь человека на самом деле похожа на сон, в ней нет постоянства, прозрачности. Человек имеет свое предназначение, и то, каким будет его будущее, зависит от его поступков. В душе человека борются противоположные начала: добро и зло, человеческие и животные черты, желания и долг. С одной стороны, свобода человека призрачна, с другой — он всё же имеет право выбора, даже несмотря на то, что ограничен обстоятельствами выше его сил. Все герои пьесы так или иначе борются с судьбой. Но наиболее ярко эту мысль автор показывает на примере Сехисмундо: оказавшись во сне, на царском престоле, Сехисмундо поначалу и вправду начинает творить бесчинства: всю жизнь проведший в оковах в темнице принц получает свободу и распоряжается ею не самым правильным образом. Однако Басилио заранее предвидит такой исход:
Проснувшись, выкажет он явно,
Что думал он, о чем мечтал;
И, вслед за этим утешенье:
Себя теперь царем увидев,
Решить, что это был лишь сон…
Таким образом, Басилио проучивает Сехисмундо. Принц осознает ценность сна, и то, что, только действуя благородно, он сможет продлить сон, остаться в нем гораздо дольше. Сехисмундо, думая о своем царствовании как о сне, на самом деле меняет свои взгляды на реальную жизнь:
Что жизнь? Безумие, ошибка.
Что жизнь? Обманность пелены.
И лучший миг есть заблужденье,
Раз жизнь есть только сновиденье,
А сновиденья только сны.
Я сплю, Клотальдо, и сейчас:
Я думаю, что в заблужденье
Я, это говоря, не впал:
Когда лишь было сновиденьем,
Что я так верно осязал,
Недостоверно то, что вижу;
И чувствует душа моя,
Что спать могу я пробужденный,
Коли уснувшим видел я.
Примечательна также нравоучительная фраза Клотальдо:
… И жить бесславно — жить не значит.
Поэтому и сам Сехисмундо, после того как принимает сон за истину, решает что должен измениться. Он начинает ценить данную ему возможность и, «погружаясь» в сон вновь, меняет свою судьбу уже раз и навсегда:
Пусть это было предвещанье,
И если жизнь так быстротечна,
Уснём, душа, уснем ещё.
Но будем спать с большим вниманьем,
Но будем грезить — понимая,
Что мы от этого блаженства
Должны проснуться в лучший миг.
Отвечая на вопрос о соотношении предназначения и свободы человека, автор выражает и позицию относительно власти и воли человека, наделенного этой властью:
И раз доподлинно мы знаем,
Что власть всегда взаймы дается,
И что её вернуть нам нужно,
Сомненья прочь, дерзнём на всё.
В этой реплике Сехисмундо выражается его готовность меняться, действовать во сне уже более человечно, слушая голос разума.
В заключение хочется отметить, что, смешивая мысленное и реальное, Кальдерон поднимает важные философские проблемы. По мнению автора, человек всё же способен изменить себя, сделав свой сон явью, однако роль предназначения и рока судьбы в его жизни все еще очень важна. И только с помощью морального очищения человек может обрести лучшую судьбу:
Да, я узнал, людское счастье
Проходит всё, как быстрый сон:
И в этот миг, что мне остался,
Хочу молить я о прощеньи
Моих ошибок, —потому что
Прощают чистые сердца.
Посмотреть все сочинения без рекламы можно в нашем
Чтобы вывести это сочинение введите команду /id104963
Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter.
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.
Спасибо за внимание.
Сайт имеет исключительно ознакомительный и обучающий характер. Все материалы взяты из открытых источников, все права на тексты принадлежат их авторам и издателям, то же относится к иллюстративным материалам. Если вы являетесь правообладателем какого-либо из представленных материалов и не желаете, чтобы они находились на этом сайте, они немедленно будут удалены.
Сообщить о плагиате
Анализ пьесы “Жизнь есть сон” Кальдерона
Конфликт драмы “Жизнь – это сон” Педро Кальдерона Разворачивается вокруг принца Сехисмундо (Сегизмунда). Этот молодой человек в полной мере почувствовал на себе жестокость своего отца. С детства принц был заточен в башне, ведь гороскопы предсказали его отцу, что сын отнимет у него престол и будет крайне жестоким правителем.
О своем королевском происхождении Сехисмундо ничего не знает, причина заточения остаются для него тайной.
Но теперь у принца есть шанс показать себя с хорошей стороны. Окажется ли он таким плохим,
К сожалению, став принцем, Сехисмундо проявляет себя наглым, жестоким и своевольным: убивает слугу, пристает к кузине Эстрелье. Но в чем причина конфликта? Она совсем не в том, что принц родился во время солнечного затмения.
Сехисмундо говорит, что его воспитывали в башне, заточенного, как зверя, поэтому бесполезно надеяться, что он будет уважать кого-то.
Король решает, что злое пророчество сбылось, и на следующий день Сехисмундо вновь просыпается в башне и решает, что все происходившее во дворце было сном:
Что люди в этом мире спят
И грезят жизнию своей,
Пока от сна не пробудятся!”
Он говорит, что в башне даже лучший от рождения человек мог бы стать диким зверем. Но Сехисмундо руководствуется разумом, он говорит, что “сон был мой учитель”.
Напрасно ваше изумленье!
Моим учителем был сон:
Я все еще боюсь, что снова
Проснусь и вновь себя увижу
В темнице мрачной и печальной;
А если этого не будет,
То все же наша жизнь лишь греза,
И знаю я, что наше счастье
Хочу я насладиться им,
Покуда будет длиться он!
Жизнь проходит. как сон, проходят и слава, и власть, и счастье, и даже монарх не может быть уверен во в своей власти. Сегодня – пир жизни, апофеоз власти и славы, а на следующий день монарх уже может проснуться в темнице.
Черты барокко в пьесе Кальдерона заключаются отражении мироощущения барокко: жизнь преходяща, быстротечна, в ней правит случай. Никакие радости не вечны:
”Душа моя, погрезим снова:
Ведь наша жизнь так коротка!
Но грезить будем мы с тобою
Внимательно и осторожно,
Затем, что можем мы проснуться
Тогда, когда всего дороже
Нам будут эти наслажденья…”
Яркой чертой барокко является то, что в итоге главный герой приходит к разумному, взвешенному, аристократичному и благородному решению. Разум и благородство – важные ценности эпохи барокко.
На сон похожа до того,
Что мы действительную славу
Считаем ложью и обманом,
А славу, созданную грезой,
Но будь то правда или сон,
Творить добро – вот наш закон:…”