Первая любовь сон зинаиды

Первая любовь сон зинаиды

На следующий день я видел Зинаиду только мельком: она ездила куда-то с княгинею на извозчике. Зато я видел Лушина, который, впрочем, едва удостоил меня привета, и Малевского. Молодой граф осклабился и дружелюбно заговорил со мною. Из всех посетителей флигелька он один умел втереться к нам в дом и полюбился матушке. Отец его не жаловал и обращался с ним до оскорбительности вежливо.

— Ah, monsieur le page! [1] — начал Малевский, — очень рад вас встретить. Что делает ваша прекрасная королева?

Его свежее, красивое лицо так мне было противно в эту минуту — и он глядел на меня так презрительно-игриво, что я не отвечал ему вовсе.

— Вы всё сердитесь? — продолжал он. — Напрасно. Ведь не я вас назвал пажем, а пажи бывают преимущественно у королев. Но позвольте вам заметить, что вы худо исполняете свою обязанность.

— Пажи должны быть неотлучны при своих владычицах; пажи должны всё знать, что они делают, они должны даже наблюдать за ними, — прибавил он, понизив голос, — днем и ночью.

— Что вы хотите сказать?

— Что я хочу сказать? Я, кажется, ясно выражаюсь. Днем — и ночью. Днем еще так и сяк; днем светло и людно; но ночью — тут как раз жди беды. Советую вам не спать по ночам и наблюдать, наблюдать из всех сил. Помните — в саду, ночью, у фонтана — вот где надо караулить. Вы мне спасибо скажете.

Малевский засмеялся и повернулся ко мне спиной. Он, вероятно, не придавал особенного значенья тому, что сказал мне; он имел репутацию отличного мистификатора и славился своим умением дурачить людей на маскарадах, чему весьма способствовала та почти бессознательная лживость, которою было проникнуто всё его существо. Он хотел только подразнить меня; но каждое его слово протекло ядом по всем моим жилам. Кровь бросилась мне в голову. «А! вот что! — сказал я самому себе, — добро! Стало быть, мои вчерашние предчувствия были справедливы! Стало быть, меня недаром тянуло в сад! Так не бывать же этому!» — воскликнул я громко и ударил кулаком себя в грудь, хотя я собственно и не знал — чему не бывать. «Сам ли Малевский пожалует в сад, — думал я (он, может быть, проболтался: на это дерзости у него станет), — другой ли кто (ограда нашего сада была очень низка, и никакого труда не стоило перелезть через нее), — но только несдобровать тому, кто мне попадется! Никому не советую встречаться со мною! Я докажу всему свету и ей, изменнице (я так-таки и назвал ее изменницей), что я умею мстить!»

Я уже заранее выбрал себе место, где караулить. На конце сада, там, где забор, разделявший наши и засекинские владения, упирался в общую стену, росла одинокая ель. Стоя под ее низкими, густыми ветвями, я мог хорошо видеть, насколько позволяла ночная темнота, что происходило вокруг; тут же вилась дорожка, которая мне всегда казалась таинственной: она змеей проползала под забором, носившим в этом месте следы перелезавших ног, и вела к круглой беседке из сплошных акаций. Я добрался до ели, прислонился к ее стволу и начал караулить.

— Что ж это такое? — проговорил я вслух, почти невольно, когда снова очутился в своей комнате. — Сон, случайность или. — Предположения, которые внезапно вошли мне в голову, так были новы и странны, что я не смел даже предаться им.

Источник

Тургенев, Первая любовь. Какую роль в повести играют описания снов?

Тургенев говорил, как свидетельствуют совре­менники, что «это единственная вещь… которая мне самому до сих пор доставляет удовольствие, потому что это сама жизнь, это не сочинено… «Первая любовь» — это пережито». Могут ли эти слова Тур­генева убедить нас в том, что «Первая любовь» — автобиографическая повесть?

Конечно, ведь писатель говорит о пере­живании тех чувств, которые он испыты­вал в юности. Удовольствие от перечи­тывания повести, которая не сочинена, а «сама жизнь», свидетельствует о бли­зости автору описанных в ней событий и убеждает нас в ее автобиографичности.

В процессе работы над повестью автор осо­бенно тщательно отрабатывал варианты портрета Зинаиды. Даже цвет глаз ее менялся несколько раз: сначала это были «прекрасные глаза», потом «глу­бокие темно-серые глаза», затем «ласковые, чудес­ные глаза», «светлые живые глаза» и, наконец, «светлые глаза». Попробуйте обосновать этот окон­чательный вариант Тургенева.

Пожалуй, «светлые глаза» самое емкое и точное определение для глаз Зинаиды, оно включает в себя понятия «прекрас­ные», «ласковые, чудесные», «живые», так как эпитет «светлые» имеет не толь­ко цветовое значение, но и значение, отражающее внутреннюю сущность ге­роини, а она, эта сущность, — светлая, независимо от более точных цветовых от­тенков.

Какую роль в повести играют описания снов? Вспомните хотя бы один из них и определите его роль в композиции произведения.

Тургенев — признанный мастер пейзажа. Най­дите в повести те пейзажные описания, которые, по вашему мнению, точнее всего раскрывают чувства героев, действуют на эмоциональную тональность событий.

Прежде всего это картина ночной грозы в Нескучном саду. «На небе вспыхивали неяркие, длинные, словно разветвленные молнии: они не столько вспыхивали, сколько трепетали и подергивались, как крыло умирающей птицы». Герой призна­ется, что немые молнии, казалось, отве­чали тем немым и тайным порывам, ко­торые вспыхивали также и в нем. Это очень сильное сравнение картины приро­ды с рисунком чувств, ощущаемых Вла­димиром.

В сне Зинаиды описывался прекрасный сад и не менее прекрасный фонтан, у которого должна была появиться героиня. В этот момент в чувствах Владимира происходит весьма стремительный ры­вок от восторга к прозаическому поступку: «Сад… Фонтан… — подумал я. — Пойду-ка я в сад». Как можно объяснить это сопоставление?

Сон подсказал Владимиру, что у него есть соперник. И это очень огорчило его.

Помогло ли вам раздумье над текстом «Пер­вой любви» понять, почему Тургенев считал это произведение своим любимым?

Герой повести — почти ребенок, и каж­дое его переживание несет печать его воз­раста. Его любовь — светлое юношеское чувство, самое благодарное и почти беско­рыстное. Оно охватывает человека, кото­рый только начинает жить и вырастает из неопределенных предчувствий и ожида­ний. Эта любовь, в которой открывается гармония чувства. Не случайно повесть заканчивается гимном молодости и люб­ви: «О молодость! О молодость. Может быть, вся тайна твоей прелести… состоит именно в том, что ты пускаешь по ветру силы, которые бы ни на что другое упо­требить бы не сумела…»

Источник

Первая любовь сон зинаиды

Отец мой каждый день выезжал верхом; у него была славная рыже-чалая английская лошадь, с длинной тонкой шеей и длинными ногами, неутомимая и злая. Ее звали Электрик. Кроме отца, на ней никто ездить не мог. Однажды он пришел ко мне в добром расположении духа, чего с ним давно не бывало; он собирался выехать и уже надел шпоры. Я стал просить его взять меня с собою.

— Давай лучше играть в чехарду, — отвечал мне отец, — а то ты на своем клепере за мной не поспеешь.

— Поспею; я тоже шпоры надену.

— Что вы здесь делаете с лошадьми, барчук? Дайте-ка я подержу.

Я не отвечал ему; он попросил у меня табаку. Чтобы отвязаться от него (к тому же нетерпение меня мучило), я сделал несколько шагов по тому направлению, куда удалился отец; потом прошел переулочек до конца, довернул за угол и остановился. На улице, в сорока шагах от меня, пред раскрытым окном деревянного домика, спиной ко мне стоял мой отец; он опирался грудью на оконницу, а в домике, до половины скрытая занавеской, сидела женщина в темном платье и разговаривала с отцом; эта женщина была Зинаида.

С замиранием испуга, с каким-то ужасом недоумения на сердце бросился я назад и, пробежав переулок, чуть не упустив Электрика, вернулся на берег реки. Я не мог ничего сообразить. Я знал, что на моего холодного и сдержанного отца находили иногда порывы бешенства, и все-таки я никак не мог понять, что я такое видел. Но я тут же почувствовал, что, сколько бы я ни жил, забыть это движение, взгляд, улыбку Зинаиды было для меня навсегда невозможно, что образ ее, этот новый, внезапно представший передо мною образ, навсегда запечатлелся в моей памяти. Я глядел бессмысленно на реку и не замечал, что у меня слезы лились. «Ее бьют, — думал я, — бьют. бьют. ».

— Ну, что же ты — давай мне лошадь! — раздался за мной голос отца.

Я машинально подал ему поводья. Он вскочил на Электрика. Прозябший конь взвился на дыбы и прыгнул вперед на полторы сажени. но скоро отец укротил его; он вонзил ему шпоры в бока и ударил его кулаком по шее. «Эх, хлыста нету», — пробормотал он.

— Куда ж ты дел его? — спросил я отца погодя немного.

Отец не отвечал мне и поскакал вперед. Я нагнал его. Мне непременно хотелось видеть его лицо.

— Ты соскучился без меня? — проговорил он сквозь зубы.

— Немножко. Где же ты уронил свой хлыст? — спросил я его опять.

Отец быстро глянул на меня.

— Я его не уронил, — промолвил он, — я его бросил.

Он задумался и опустил голову. И тут-то я в первый и едва ли не в последний раз увидел, сколько нежности и сожаления могли выразить его строгие черты.

Он опять поскакал, и уж я не мог его догнать; я приехал домой четверть часа после него.

Последний месяц меня очень состарил — и моя любовь, со всеми своими волнениями и страданиями, показалась мне самому чем-то таким маленьким, и детским, и мизерным перед тем другим, неизвестным чем-то, о котором я едва мог догадываться и которое меня пугало, как незнакомое, красивое, но грозное лицо, которое напрасно силишься разглядеть в полумраке.

Странный и страшный сон мне приснился в эту самую ночь. Мне чудилось, что я вхожу в низкую темную комнату. Отец стоит с хлыстом в руке и топает ногами; в углу прижалась Зинаида, и не на руке, а на лбу у ней красная черта. А сзади их обоих поднимается весь окровавленный Беловзоров, раскрывает бледные губы и гневно грозит отцу.

Источник

Первая любовь (Тургенев)/Глава 16

XVI [ править ]

После обеда опять собрались во флигеле гости — и княжна вышла к ним. Всё общество было налицо, в полном составе, как в тот первый, незабвенный для меня вечер: даже Нирмацкий притащился; Майданов пришел в этот раз раньше всех — он принес новые стихи. Начались опять игры в фанты, но уже без прежних странных выходок, без дурачества и шума — цыганский элемент исчез. Зинаида дала новое настроение нашей сходке. Я сидел подле нее по праву пажа. Между прочим, она предложила, чтобы тот, чей фант вынется, рассказывал свой сон; но это не удалось. Сны выходили либо неинтересные (Беловзоров видел во сне, что накормил свою лошадь карасями и что у ней была деревянная голова), либо неестественные сочиненные. Майданов угостил нас целою повестью: тут были и могильные склепы, и ангелы с лирами, и говорящие цветы, и несущиеся издалека звуки. Зинаида не дала ему докончить.

— Коли уж дело пошло на сочинения, — сказала она, — так пускай каждый расскажет что-нибудь непременно выдуманное.

Первому досталось говорить тому же Беловзорову.

Молодой гусар смутился.

— Я ничего выдумать не могу! — воскликнул он.

— Какие пустяки! — подхватила Зинаида. — Ну, вообразите себе, например, что вы женаты, и расскажите нам, как бы вы проводили время с вашей женой. Вы бы ее заперли?

— И сами бы сидели с ней?

— И сам непременно сидел бы с ней.

— Прекрасно. Ну, а если бы ей это надоело, и она бы изменила вам?

— А если б она убежала?

— Так. Ну, а положим, я была бы вашей женой, что бы вы тогда сделали?

— Я вижу, у вас недолга песня.

Второй фант вышел Зинаидин. Она подняла глаза к потолку и задумалась.

— Вот, послушайте, — начала она наконец, — что я выдумала… Представьте себе великолепный чертог, летнюю ночь и удивительный бал. Бал этот дает молодая королева. Везде золото, мрамор, хрусталь, шелк, огни, алмазы, цветы, куренья, все прихоти роскоши.

— Вы любите роскошь? — перебил ее Лушин.

— Роскошь красива, — возразила она, — я люблю всё красивое.

— Больше прекрасного? — спросил он.

— Это что-то хитро, не понимаю. Не мешайте мне. Итак, бал великолепный. Гостей множество, все они молоды, прекрасны, храбры, все без памяти влюблены в королеву.

— Женщин нет в числе гостей? — спросил Малевский.

— Нет — или погодите — есть.

— Прелестные. Но мужчины все влюблены в королеву. Она высока и стройна; у ней маленькая золотая диадема на черных волосах.

Я посмотрел на Зинаиду — и в это мгновение она мне показалась настолько выше всех нас, от ее белого лба, от ее недвижных бровей веяло таким светлым умом и такою властию, что я подумал: «Ты сама эта королева!»

— Все толпятся вокруг нее, — продолжала Зинаида, — все расточают перед ней самые льстивые речи.

— А она любит лесть? — спросил Лушин.

— Какой несносный! всё перебивает… Кто ж не любит лести?

— Еще один, последний вопрос, — заметил Малевский. — У королевы есть муж?

— Я об этом и не подумала. Нет, зачем муж?

— Конечно, — подхватил Малевский, — зачем муж?

— Silence! [1] — воскликнул Майданов, который по-французски говорил плохо.

— Merci, — сказала ему Зинаида. — Итак, королева слушает эти речи, слушает музыку, но не глядит ни на кого из гостей. Шесть окон раскрыты сверху донизу, от потолка до полу; а за ними темное небо с большими звездами да темный сад с большими деревьями. Королева глядит в сад. Там, около деревьев, фонтан; он белеет во мраке — длинный, длинный, как привидение. Королева слышит сквозь говор и музыку тихий плеск воды. Она смотрит и думает: вы все, господа, благородны, умны, богаты, вы окружили меня, вы дорожите каждым моим словом, вы все готовы умереть у моих ног, я владею вами. А там, возле фонтана, возле этой плещущей воды, стоит и ждет меня тот, кого я люблю, кто мною владеет. На нем нет ни богатого платья, ни драгоценных камней, никто его не знает, но он ждет меня и уверен, что я приду, — и я приду, и нет такой власти, которая бы остановила меня, когда я захочу пойти к нему, и остаться с ним, и потеряться с ним там, в темноте сада, под шорох деревьев, под плеск фонтана…

— Это выдумка? — хитро спросил Малевский.

Зинаида даже не посмотрела на него.

— А что бы мы сделали, господа, — вдруг заговорил Лушин, — если бы мы были в числе гостей и знали про этого счастливца у фонтана?

— Постойте, постойте, — перебила Зинаида, — я сама скажу вам, что бы каждый из вас сделал. Вы, Беловзоров, вызвали бы его на дуэль; вы, Майданов, написали бы на него эпиграмму… Впрочем, нет — вы не умеете писать эпиграмм; вы сочинили бы на него длинный ямб, вроде Барбье, и поместили бы ваше произведение в «Телеграфе». Вы, Нирмацкий, заняли бы у него… нет, вы бы дали ему взаймы денег за проценты; вы, доктор… — Она остановилась. — Вот я про вас не знаю, что бы вы сделали.

— По званию лейб-медика, — отвечал Лушин, — я бы присоветовал королеве не давать балов, когда ей не до гостей…

— Может быть, вы были бы правы. А вы, граф…

— А я? — повторил со своей недоброй улыбкой Малевский…

— А вы бы поднесли ему отравленную конфетку.

Лицо Малевского слегка перекосилось и приняло на миг жидовское выражение, но он тотчас же захохотал.

— Что же касается до вас, Вольдемар… — продолжала Зинаида, — впрочем, довольно; давайте играть в другую игру.

— Мсьё Вольдемар, в качестве пажа королевы, держал бы ей шлейф, когда бы она побежала в сад, — ядовито заметил Малевский.

Я вспыхнул, но Зинаида проворно положила мне на плечо руку и, приподнявшись, промолвила слегка дрожащим голосом:

— Я никогда не давала вашему сиятельству права быть дерзким и потому прошу вас удалиться. — Она указала ему на дверь.

— Помилуйте, княжна, — пробормотал Малевский и весь побледнел.

— Княжна права, — воскликнул Беловзоров и тоже поднялся.

— Я, ей-богу, никак не ожидал, — продолжал Малевский, — в моих словах, кажется, ничего не было такого… у меня и в мыслях не было оскорбить вас… Простите меня.

Зинаида окинула его холодным взглядом и холодно усмехнулась.

— Пожалуй, останьтесь, — промолвила она с небрежным движением руки. — Мы с мсьё Вольдемаром напрасно рассердились. Вам весело жалиться…. на здоровье.

— Простите меня, — еще раз повторил Малевский, а я, вспоминая движение Зинаиды, подумал опять, что настоящая королева не могла бы с большим достоинством указать дерзновенному на дверь.

Игра в фанты продолжалась недолго после этой небольшой сцены; всем немного стало неловко, не столько от самой этой сцены, сколько от другого, не совсем определенного, но тяжелого чувства. Никто о нем не говорил, но всякий сознавал его и в себе и в своем соседе. Майданов прочел нам свои стихи — и Малевский с преувеличенным жаром расхвалил их. «Как ему теперь хочется показаться добрым», — шепнул мне Лушин. Мы скоро разошлись. На Зинаиду внезапно напало раздумье; княгиня выслала сказать, что у ней голова болит; Нирмацкий стал жаловаться на свои ревматизмы…

Я долго не мог заснуть, меня поразил рассказ Зинаиды.

— Неужели в нем заключался намек? — спрашивал я самого себя, — и на кого, на что она намекала? И если точно есть на что намекнуть… как же решиться? Нет, нет, не может быть, — шептал я, переворачиваясь с одной горячей щеки на другую… Но я вспоминал выражение лица Зинаиды во время ее рассказа… я вспоминал восклицание, вырвавшееся у Лушина в Нескучном, внезапные перемены в ее обращении со мною — и терялся в догадках. «Кто он?» Эти два слова точно стояли перед моими глазами, начертанные во мраке; точно низкое зловещее облако повисло надо мною — и я чувствовал его давление и ждал, что вот-вот оно разразится. Ко многому я привык в последнее время, на многое насмотрелся у Засекиных; их беспорядочность, сальные огарки, сломанные ножи и вилки, мрачный Вонифатий, обтёрханные горничные, манеры самой княгини — вся эта странная жизнь уже не поражала меня более… Но к тому, что мне смутно чудилось теперь в Зинаиде, — я привыкнуть не мог… «Авантюрьерка», — сказала про нее однажды моя мать. Авантюрьерка — она, мой идол, мое божество! Это название жгло меня, я старался уйти от него в подушку, я негодовал — и в то же время, на что бы я не согласился, чего бы я не дал, чтобы только быть тем счастливцем у фонтана.

Кровь во мне загорелась и расходилась. «Сад… фонтан… — подумал я. — Пойду-ка я в сад». Я проворно оделся и выскользнул из дому. Ночь была темна, деревья чуть шептали; с неба падал тихий холодок, от огорода тянуло запахом укропа. Я обошел все аллеи; легкий звук моих шагов меня и смущал и бодрил; я останавливался, ждал и слушал, как стукало мое сердце — крупно и скоро. Наконец, я приблизился к забору и оперся на тонкую жердь. Вдруг — или это мне почудилось? — в нескольких шагах от меня промелькнула женская фигура… Я усиленно устремил взор в темноту — я притаил дыхание. Что это? Шаги ли мне слышатся — или это опять стучит мое сердце? «Кто здесь?» — пролепетал я едва внятно. Что это опять? подавленный ли смех. или шорох в листьях… или вздох над самым ухом? Мне стало страшно… «Кто здесь?» — повторил я еще тише.

Воздух заструился на мгновение; по небу сверкнула огненная полоска: звезда покатилась. «Зинаида?» — хотел спросить я, но звук замер у меня на губах. И вдруг всё стало глубоко безмолвно кругом, как это часто бывает в середине ночи… Даже кузнечики перестали трещать в деревьях — только окошко где-то звякнуло. Я постоял, постоял и вернулся в свою комнату, к своей простывшей постели. Я чувствовал странное волнение: точно я ходил на свидание — и остался одиноким и прошел мимо чужого счастия.

Примечания [ править ]

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.

Общественное достояние Общественное достояние false false

Источник

Главные герои

Другие персонажи

Краткое содержание

После праздничного вечера у хозяина дома остаются двое его друзей, в узком кругу они решают обсудить истории первой любви каждого из приятелей. Оказывается, что двоим из них рассказывать, в общем-то, нечего. Владимир Петрович, третий из друзей, говорит, что его первая любовь была чем-то по-настоящему достойным упоминания и обещает записать эту историю и представить ее товарищам. Через две недели он зачитывает написанное.

Глава I

В 1830 году Владимиру было 16 лет, его родители снимают дачу возле Нескучного сада в Москве. Молодой человек готовится поступать в Университет. В небольшой ветхий флигелек напротив их дома заселяются другие дачники, бедная княгиня Засекина с дочерью. Знатная мать Владимира убеждена, что это – не лучшее соседство, однако княжеский титул впечатляет всю семью.

Глава II

«на поляне… стояла высокая стройная девушка в полосатом розовом платье и с белым платочком на голове; вокруг нее теснились четыре молодые человека, и она поочередно хлопала их по лбу …небольшими серыми цветками…: эти цветки образуют небольшие мешочки и разрываются с треском, когда хлопнешь ими по чему-нибудь твердому. Молодые люди … охотно подставляли свои лбы»

Девушка оборачивается и смеется ему в лицо. Странная сцена так потрясает юношу, что он забывает об охоте: он взволнован и впервые в жизни наполнен странным чувством.

Глава III

Владимир мечтает познакомиться с молодой соседкой, но не знает как. Мать просит его сходить к княгине и пригласить ее в гости: княгиня писала ей в надежде, что она поспособствует продвижению ее дочери в свете.

Глава IV

Во флигеле у Засекиных неопрятно и бедно. Княгиня производит отталкивающее впечатление, зато он знакомится с княжной, как и мечтал. Она велит называть себя Зинаидой Александровной и приглашает его помочь ей распутывать пряжу. В разговоре с княжной юноша понимает, что Зинаида, столь привлекательная для него, видит в нем только ребенка. И хотя девушка практически сразу объявляет, что они будут друзьями, Владимир досадует на ее отношение к себе.

Глава V

«Поравнявшись с Зинаидой, он вежливо ей поклонился. Она также ему поклонилась, не без некоторого изумления на лице, и опустила книгу. Я видел, как она провожала его глазами. Мой отец всегда одевался очень изящно, своеобразно и просто; но никогда его фигура не показалась мне более стройной, никогда его серая шляпа не сидела красивее на его едва поредевших кудрях»

Глава VI

Глава VII

Вечером у Зинаиды гости: граф Малевский, доктор Лушин, поэт Майданов, отставной капитан Нирмацкий и гусар Беловзоров. Присутствующие играют в фанты, и Владимир случайно «выигрывает» поцелуй Зинаиды. Он счастлив. В доме царит атмосфера безудержного, запредельного веселья, неприличного для незамужней девушки:

«Мне, уединенно и трезво воспитанному мальчику, выросшему в барском степенном доме, весь этот шум и гам, эта бесцеремонная, почти буйная веселость, эти небывалые сношения с незнакомыми людьми так и бросились в голову»

После фантов играют в веревочку, и лишь поздней ночью Владимир возвращается к себе.

«То, что я ощущал, было так ново и так сладко… Я сидел, чуть-чуть озираясь и не шевелясь, медленно дышал и только по временам то молча смеялся, вспоминая, то внутренно холодел при мысли, что я влюблен, что вот она, вот эта любовь»

Глава VIII

Мать Владимира предупреждает, что дом Засекиных – недостойный, и лучше бы юноше сосредоточиться на учебе. Петр Васильевич, отец героя, вызывает его к себе и подробно расспрашивает, что было вечером в доме Засекиных. Герой благоговеет перед отцом, его тянет к нему, но тот всегда отстраненный и не позволяет установиться между ними глубокой дружеской связи. Отец обладает способностью «вытягивать» из Владимира любые сведения, пользуясь сыновней любовью. Так выходит и в этот раз. После разговора отец идет к Засекиным.

Владимир хочет навестить Зинаиду, но она не выходит к нему.

Глава IX

Глава X

Глава XI

Вечером у Засекиных обсуждают поэму Майданова, и Зинаида высказывает свое предложение для сюжета, который поэт обещает принять в работу. Заходит речь об Антонии и Клеопатре, и Зинаида интересуется, сколько лет было Антонию. Только Лушин помнит верно: Антонию было за сорок лет.

Глава XII

Зинаида становится все страннее день ото дня. Однажды она играючи вырывает прядь волос у Владимира и обещает носить ее в медальоне. Позже она встречает его на развалинах высокой оранжереи и бросает ему вызов: если он любит ее, пусть спрыгнет с большой высоты. Владимир тут же бросается вниз, но не рассчитывает расстояние, ударяется головой и теряет сознание. Он просыпается от ее поцелуев: она приговаривает, что любит его и укоряет за нелепый поступок. Она не знает, что он пришел в себя. Когда он открывает глаза, Зинаида отстраняется. Счастливый юноша возвращается к себе.

Глава XIII

После поцелуев герой смущается идти к Засекиным, но устоять не может. Зинаида спокойна и открыта с ним в общении, как будто ничего не случилось. Приходит Беловзоров, обещавший подыскать ей верховую лошадь, но та, что ему предлагают, с характером. Гусар тревожится: Зинаида не умеет ездить. На что девушка спокойно возражает, что попросит Петра Васильевича, отца Владимира.

«Я удивился тому, что она так легко и свободно упомянула его имя, точно она была уверена в его готовности услужить ей»

Гусар, в свою очередь, удивляется ее намерению ездить с соседом.

Глава XIV

На следующий день на прогулке Владимир видит Зинаиду и своего отца, они едут верхом:

«Отец говорил ей что-то, перегнувшись к ней всем станом и опершись рукою на шею лошади; он улыбался. Зинаида слушала его молча, строго опустив глаза и сжавши губы»

Глава XV

Глава XVI

Придя к себе Владимир теряется в догадках, в кого же влюблена Зинаида. Не в состоянии уснуть, он выходит в сад и словно замечает женскую фигуру.

Глава XVII

Глава XVIII

Утром Владимир присматривается к отцу и не видит изменений в его поведении. Зинаида знакомит Владимира с младшим братом, кадетом, его тезкой. Он понимает, что по-прежнему остается для возлюбленной лишь ребенком. Он глубоко страдает, и не до конца понимает, что он видел ночью.

Глава XIX

Внезапное откровение раздавило внутренний мир героя.

Глава XX

По возвращении в город постепенно Владимир оправляется от мучавших его переживаний. На отца злобы он не имеет. Однажды на улице герой встречает Лушина и узнает, что Беловзоров пропал без вести на Кавказе.

«Урок вам, молодой человек. А вся штука оттого, что не умеют вовремя расстаться, разорвать сети. Вот вы, кажется, выскочили благополучно. Смотрите же, не попадитесь опять»

Герой убежден, что он обезопасил себя Зинаиду и больше не увидит. Однако он ошибается.

Глава XXI

Через два месяца Владимир поступает в университет, со всей семьей переезжая в Петербург, а еще через полгода его отец умирает от удара. За несколько дней до этого он (отец) получает письмо, взволновавшее его.

«Он ходил просить о чем-то матушку и, говорят, даже заплакал, он, мой отец!», — как отец отреагировал на письмо из Москвы

После смерти Петра Васильевича мать отправляет в Москву большую сумму денег. Герой находит незаконченное письмо отца к нему, в котором он умоляет сына бояться отравы женской любви.

Глава XXII

«мне стало страшно за Зинаиду, и захотелось мне помолиться за нее, за отца — и за себя»

Источник