По ту сто рону сна
По ту сто рону сна
Говард Филлипс Лавкрафт
Я увидел его бессонной ночью, кода в отчаянии скитался по городу, тшась спасти свою душу и свои грезы. Мои приезд в Нью-Йорк был ошибкой: я искал здесь необычайных приключений, удивительных тайн, восторгов и душевного подъема от заполненных людьми старинных улочек, что выбегали из недр заброшенных дворов, площадей и портовых причалов и, после бесконечных блужданий вновь терялись в столь же заброшенных дворах, площадях и портовых постройках, или среди гигантских зданий современной архитектуры, угрюмыми завилонскими башнями стремящихся ввысь. Вместо этого я пережил лишь ужас и подавленность. Они угрожали завладеть иной, сломать мою волю, уничтожить меня.
Разочарование пришло не сразу. Впервые я увидел город с моста, на закате величественный город и его отражение в воде: все эти фантастические шпили крыш и постройки, схожие с древними пирамидами, выступающие из лилового тумана, как экзотические соцветия, дабы открыть свою красу облакам, пылающим на закатном небосклоне, и новорожденным звездам первенцам ночи. Затем над зыблющимися волнами моря одно за другим стали вспыхивать окна, на освещенной воде мигая, плавно скользили фонари, пение рожков и сирен сливалось в удивительной, причудливой гармонии, и город, окутанный звездным покрывалом, сам стал исполненной фантастической музыки грезой. Грезой о чудесах Каркассона, Самарканда, Эльдорадо и прочих величественных, сказочных городах. А потом я блуждал по столь милым воображению моему старинным улицам узким, кривым проулкам и переходам, офажденных красными кирпичными домами в архитектурных стилях ХУШ-начала XIX веков, где окна мансард, мерцая огнями, косились на минующие их изукрашенные кареты и позолоченные экипажи. Четко осознав, что вижу воочию свою давнюю мечту, я и вправду решил, что передо мной подлинные сокровища, что со временем родят во мне поэта.
Однако моим честолюбивым устремлениям, к счастью, не суждено было осуществиться. Безжалостный дневной свет поставил все на свои места, обнаружив окружающие запустение и убожество. Куда ни кинь взгляд всюду был только камень он взмывал над головой огромными башнями, он стлался под ноги булыжником тротуаров и улиц. Я будто очутился в каменном мешке. Вероятно, лишь лунный свет способен был придать этому толику магии и очарования. Бурлящие толпы на улицах, напоминавших каналы, были мне чужды все эти крепко сбитые незнакомцы, с прищуренными глазами на жестоких смуглых лицах, трезвые прагматики, не отягощенные грузом мечтаний, равнодушные ко всему окружающему что было до них голубоглазому пришельцу, чье сердце принадлежало далекой деревушке среди зеленых лужаек?
Итак, вместо писания стихов, что было моей мечтой, я предался унынию. Мною овладела неизъяснимая тоска. И страшная истина, которую никто и никогда не решался приоткрыть, тайна тайн встала передо мной: этот город камня и режущих звуков не способен сохранить в себе черт старого Нью-Йорка, так же, как Лондон старого Лондона, Париж старого Парижа, что он фактически мертв, все проблески жизни покинули его, а его распростертый труп дурно набальзамирован и заселен странными существами, в действительности не имеющими с нами ничего общего. Это неожиданное открытие лишило меня сна, хотя я отчасти вновь обрел былую уравновешенность, когда перестал днем выходить из дому, а лишь по ночам, когда мрак вызывал к жизни то немногое, что уцелело от прошлого, нечто бесплотное, подобное призраку. Отыскав в этом некое своеобразное облегчение, я даже написал несколько стихотворений, и оттягивал пока возвращение домой, чтобы родители мои не почувствовали, какой постыдный крах постиг все мои планы и надежды.
И вот, прогуливаясь одной такой бессонной ночью, я встретил человека. Случилось это в замкнутом дворике Гринич-Виллидж, где я поселился по неопытности, прослышав, что именно этот квартал избрали себе пристанищем поэты и художники. Старомодные лужайки и особнячки, миниатюрные площади и дворики действительно привели меня в восторг, и даже когда я узнал, что на деле поэты и художники это горластые лицемеры, чья экстравагантность и оригинальность всего лишь мишура, а жизнь свою изо дня в день они посвящают противоборству с целомудренной красотой, составляющей сущность поэзии и живописи, я остался здесь из пристрастия к этим древним, осененным веками местам. Я представлял себе, как все выглядело здесь в те времена, когда Гринич был тихой деревушкой, которую еще не успел поглотить город-монстр. Предрассветными часами, когда гуляки расходились по домам, я скитался порой одиноко по таинственным извивам этих улочек, предавшись размышлениям о том, какие загадки оставило им в наследство каждое минувшее поколение. Это укрепляло мой дух, питало поэтическое воображение, которое таилось в самой глубине моего существа.
Он подошел ко мне в тумане августовского утра, около двух часов, когда я пробирался через изолированные дворики, куда можно было попасть, лишь минуя темные коридоры примыкающих домов, хотя когда-то эти дворы являли собой сплошную цепь живописных проулков. Случилось так, что я услышал об этом, и понял, что нынче их уж ни сыскать ни на одной карте. Но сама их заброшенность служила для меня основанием для еще большей любви к ним, а потому я принялся выискивать их с удвоенной энергией. Теперь же, когда я их нашел, мой порыв еще усилился, ибо нечто в их планировке свидетельствовало о том, сколь мало осталось подобных двориков с темными, безмолвными углами, затиснутых промеж высоких глухих стен и пустующими домами, либо притаившимся за неосвещенными арочными переходами, где вечно отираются хитрые и угрюмые представители богемы, чьи темные делишки не для посторонних глаз.
Он сам заговорил со мной, заметив мое настроение и взгляды, что я бросал на парадные двери, украшенные причудливыми дверными молотками или кольцами. Отблеск, падающий из-за ажурных каменных фрамуг, слегка освещал мое лицо. Его же лицо оставалось в тени, скрытое полями широкополой шляпы, прекрасно сочетавшейся с его старомодным плащом. Не знаю, почему, но еще до того, как он ко мне обратился, меня охватила смутная тревога. Он был худ, мертвенно-бледен, и звук его голоса был необычайно тихим, словно бы замогильным, однако не слишком глубоким. Он заявил, что не впервые видит меня здесь, в пришел к выводу, что мы с ним схожи в приверженности к минувшему и тому, что от него осталось. Не желаю ли я послушать человека, давно изучающего историю здешних мест и знающего ее значительно глубже, чем кто-либо иной? Пришелец из дальних краев мог бы узнать о многом… Покуда он так вещал, я, в упавшем из единственного освещенного чердачного окна луче, мельком увидел его лицо. Оно было привлекательным, можно даже сказать, красивым лицом пожилого человека. Но что-то в нем пугало почти в той же мере, как и притягивало вероятно, излишняя бледность или невыразительность, а возможно, оно слишком выделялось из окружающей обстановки, чтобы я мог легко успокоиться. И все же я последовал за ним, ибо в те безотрадные дни единственным, что могло укрепить мой дух, была тяга к прелести старины и ее тайнам. И встречу с человеком сродных мне чаяний, чьи познания в истории минувших веков значительно превышали мои, я счел удивительной милостью Рока.
По ту сто рону сна
Как я уже говорил меня всегда занимала жизнь человека во сне, отсюда понятно нетерпение, с каким я приступил к осмотру пациента, предварительно ознакомившись со всеми документами. Он, казалось, почувствовал мою симпатию и нескрываемый интерес к нему, оценил и ту мягкость, с которой я его расспрашивал. В дальнейшем он не узнавал меня во время приступов, когда я затаив дыхание внимал его хаотичному рассказу о космических видениях, зато всегда узнавал в спокойные периоды, сидя у зарешеченного окна за плетением корзин и, возможно, тоскуя о навсегда утраченной жизни в горах. Родные его не навещали, они, наверное, нашли другого главу семейства, как это принято у отсталых горных племен.
Постепенно я все более восхищался безумным и фантастическим миром грез Джо Слейтера. Сам он был поразительно убог в интеллектуальном и языковом отношении, однако его ослепительные, грандиозные видения, пусть и переданные на бессвязном варварском жаргоне, могли зародиться лишь в особом, высшем сознании. Я часто задавал себе вопрос: как могло случиться, что неразвитое воображение дегенерата с Катскиллских гор могло вызвать к жизни картины, отмеченные искрой гения? Как мог неотесанный тупица воссоздать эти блистающие миры, полные божественного сияния и необъятных пространств, о которых Слейтер вещал в безумном бреду? Я всё больше склонялся к мысли, что в жалком человечишке, подобострастно взирающем на меня, таится нечто, выходящее за рамки понимания, как моего, так и моих более опытных, но наделенных скудным воображением коллег.
Из того, что рассказывал Слейтер, я уяснил, что он и «сверкающая штуковина» обладали равной мощью, что сам он во сне тоже был «сверкающей штуковиной» — словом, принадлежал к той же породе, что и его враг. Эту догадку подтверждали и его частые упоминания о полетах сквозь пространства, когда он сжигал на своем пути все преграды. Эти видения облекались больным в нескладную, совершенно неадекватную форму, что позволило мне прийти к выводу, что в мире его сновидений, если он действительно существовал, общение происходит без помощи слов. Может быть, душа, сопутствуя этому убогому созданию в его снах, изо всех сил пыталась передать ему нечто такое, что не выговаривалось на его примитивном и ограниченном языке? И возможно, я встретился с интеллектуальной эманацией, чью тайну я мог бы раскрыть, если бы нашел способ. Я не поверял свои мысли старым врачам: с возрастом люди становятся скептиками и циниками, с трудом принимая новое. Кроме того, совсем недавно главный врач по-отечески предостерег меня: по его мнению, я слишком много работаю и нуждаюсь в отдыхе.
Я всегда думал, что человеческая мысль в своей основе поток атомов и молекул, который можно представить в виде либо радиоволн, либо лучевой энергии, подобно теплу, свету и электричеству. Эта идея развилась в убеждении, что телепатия, или мысленная связь, может осуществляться с помощью соответствующих приборов. Еще в колледже я собрал приемник и передатчик, напоминающие те громоздкие устройства, которые применялись в беспроволочном телеграфе, когда еще не существовало радио. Со своим другом, тоже студентом, я провел ряд ни к чему не приведших опытов, после чего запрятал приборы подальше, вместе с другим учебным хламом, пообещав себе когда-нибудь заняться этим снова.
И вот теперь, охваченный желанием разгадать тайну сна Джо Слейтера, я отыскал эти приборы и провозился с ними несколько дней, готовя для испытаний. Приведя устройство в порядок, я не упускал ни одного случая испробовать его. Как только у Слейтера начинался приступ бешенства, я тут же закреплял передатчик на его голове, а приемник — на своей и, слегка поворачивая рукоятку настройки, пытался отыскать, возможно, существующую волну умственной энергии. Я с трудом представлял себе, в какой форме — в случае успеха — будет усваиваться эта энергия моим мозгом, но не сомневался, что сумею распознать и истолковать ее. Я проводил эти эксперименты, никого не поставив о них в известность.
Это случилось 21 февраля 1901 года. Оглядываясь назад, я отдаю себе отчет в фантастичности случившегося и иногда задумываюсь, не был ли прав доктор Фентон, приписавший мой рассказ игре больного воображения. Помнится, он выслушал его сочувственно и терпеливо, однако тут же дал мне успокоительное и сделал все, чтобы уже на следующей неделе я смог уйти в полугодовой отпуск.
Той роковой ночью я был до крайности возбужден и расстроен, так как стало ясно, что, несмотря на прекрасный уход и лечение, Джо Слейтер умирает. То ли ему недоставало его родных горных просторов, то ли ослабший организм уже не мог справляться с бурями, сотрясавшими его мозг, но, каковы бы ни были истинные причины, огонек жизни еле теплился в его измученном теле. В тот день он всё время дремал, а с наступлением темноты впал в беспокойный сон.
Против обыкновения я не надел на него смирительную рубашку, решив, что он уже слишком слаб и не может представлять опасности, даже если перед смертью переживет еще один приступ помешательства. Однако я все же закрепил на наших головах провода космического «радио», смутно надеясь получить, хоть в эти последние часы, первое и единственное послание из загадочного мира сна. В палате кроме меня был еще санитар, простоватый парень, ничего не смысливший в моем устройстве и не пытавшийся расспрашивать меня о цели моих манипуляций. Часы тянулись медленно; я заметил, что голова санитара свесилась на грудь, но не будил его. Вскоре я и сам, убаюканный равномерным дыханием здорового человека и умирающего, должно быть, задремал.
Меня разбудили звуки странной музыки. Аккорды, отзвуки, экстатические вихри мелодий неслись отовсюду, а перед моим восхищенным взором открылось захватывающее зрелище неизъяснимой красоты. Стены, колонны, архитравы, как бы наполненные огнем, ослепительно блистали со всех сторон. Я же, находившийся в центре, казалось, парил в воздухе, устремляясь ввысь, к огромному, уходящему в бесконечность своду, великолепие которого я бессилен описать. Рядом с величественными дворцами (а точнее сказать, время от времени вытесняя их в калейдоскопическом вращении) появлялись бескрайние равнины, мирные долины, высокие горы, уютные гроты. Я сам мог прибавлять им очарования: стоило мне подумать о чем-то, что могло украсить их еще больше, и это тут же возникало, вылепляясь по моему желанию из некой сверкающей, легкой и податливой субстанции, в которой равно присутствовали и материя и дух. Созерцая всё это, я быстро осознал, что во всех восхитительных метаморфозах повинен мой мозг: каждый новый, открывающийся передо мной вид был именно таким, каким хотело видеть мое переменчивое сознание. Я не чувствовал себя чужим в этом раю: мне был знаком каждый его уголок, каждый звук, как будто я обитал здесь и буду обитать вечно.
Затем ко мне приблизилась сверкающая аура моего солнечного собрата, и у нас завязался разговор — душа с душой, бессловесный и полный обмен мыслями. Приближается час его триумфа, скоро он отбросит сковывающую его тленную плоть, навсегда освободится от нее и ринется за своим ненавистным врагом в отдаленный уголок Вселенной, где огнем свершит грандиозное возмездие, которое заставит дрожать небесные сферы. Мы парили рядом, но вот я заметил, как вокруг нас начали меркнуть и исчезать предметы, будто некая сила призывала меня на землю, куда мне так не хотелось возвращаться. Существо рядом со мной, казалось, почувствовало это и стало заканчивать беседу, готовясь к расставанию, однако оно удалялось от меня с меньшей скоростью, чем всё остальное. Мы обменялись еще несколькими мыслями, и я узнал, что у нас со сверкающим братом еще будет встреча, но уже в последний раз. Сдерживающая его жалкая оболочка должна вот-вот распасться, меньше чем через час он будет свободен и погонит своего врага через Млечный Путь, мимо ближних звезд к самым границам Вселенной.
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: по ту сторону сна
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
ПО ТУ СТОРОНУ СНА
ПРОЛОГ
Он сидел один в офисе, вальяжно развалившись в кресле. Был уже поздний вечер, но домой идти не хотелось. Сегодня он был не просто рад, он был счастлив. Последнее время ему везло, как никогда.
Наконец-то удалось избавиться от этой идиотки. Она собственными руками вырыла себе яму! Всего пару дней назад он всю собственность переписал на жену, теперь не зацепятся. А после того, что он недавно раскопал, ему вообще никто не нужен. Он теперь миллионер! Можно завязывать с этой мелочевкой – ртутью. Тоже, конечно, неплохой доход, но таким крутым, каким он теперь стал, просто унизительно заниматься этой ерундой.
Фантазия рисовала виллу в Калифорнии, личный самолет, бассейн с полуобнаженными красотками. Его впалая грудь выпятилась. Он почувствовал себя важным и значительным. Правда, до всех этих прелестей жизни надо еще дожить. Совсем чуть-чуть. Ничего, он подождет. Ждал и дольше. Скоро появятся покупатели… Только бы не продешевить, но с его-то умом и хваткой все удастся. Перед глазами опять поплыли красивые картинки: чемоданы денег, чековые книжки, офисы роскошных банков, где его встречают как самого важного клиента.
Проходи, но вообще-то я очень занят. Неужели нельзя было подождать или позвонить?
Ему пришлось повернуть голову назад, чтобы продолжить свой монолог. В человеке его уровня все должно быть величественным, а ему приходится беседовать в такой неудобной позе. Зачем было заходить сзади?
Тебе что, удобнее говорить с моим затылком? – недовольно спросил он.
В глазах полыхнули молнии и стало темно, голова упала на стол… Вокруг медленно расплывалось темное пятно. Послышался шорох удаляющихся шагов, и стало совсем тихо, как бывает тихо на кладбище.
ГЛАВА 1
Она летела в пропасть, которая затягивала все глубже. Наконец, на дне уже стали видны громадные валуны и темная тяжелая вода. Еще немного, но. Какая-то сила с прерывистым завыванием выхватила ее со дна и поставила на ноги. Казалось, можно успокоиться, но завывание продолжалось. Вскоре стало ясно, что это дребезжал телефонный звонок. Он ее и спас.
Вика села в постели, потрясла головой, чтобы прийти в себя. Противный липкий сон все еще не отпускал, а телефон продолжал звонить и звонить. В ночной тишине он чем-то напоминал сигнал воздушной тревоги. Она его никогда не слышала, но представляла именно так.
Она снова легла и попыталась заснуть, посчитала слонов, верблюдов, кого-то еще, но все бесполезно, сна не было. Последнее время для нее это стало привычным состоянием. Подруга советовала показаться врачу, но Вика знала, что это не болезнь. Изменится ситуация, и она снова будет спать, как младенец. Но она боялась не дожить до этого.
Черт бы побрал Эдика с его жмотством, он же просто искал повода, чтобы отделаться от нее и захапать все себе. Как она могла так ошибаться в этом человеке! Конечно, если быть честной перед собой, Вика уже несколько лет знала, что дело идет к этому, но ничего не предпринимала. Возможно, из-за нежелания что- то менять пока идут приличные деньги, а скорее, надеялась, что все утрясется, Эдик изменится и снова станет нормальным человеком, каким казался ей, когда они познакомились почти десять лет назад.
Вот наивная дура! Так ей и надо, теперь она сидит ни с чем, если не считать заначки и квартиры, этой жалкой дыры, которую она купила очень недорого, как только появились первые деньги, а этот подлец пользуется плодами их совместных усилий и радуется, что так легко от нее избавился. Но она еще не сказала своего слова. Ничего, она, Вика, умная, что-нибудь придумает, а Эдик еще пожалеет, что связался с ней. Такие мысли успокоили ее, и она заснула, несмотря на то, что первые лучи солнца уже пробивались между шторами и золотили ободранную стену. Проскользнула последняя мысль: «А ремонт я все-таки сделаю». Дальше был сон, во время которого она не отдохнула и проснулась опять в таком же подавленном состоянии, в котором находилась всю последнюю неделю.
С тяжелым сердцем Вика поплелась на кухню, включая по пути телевизор, магнитофон и радио. Это создавало эффект присутствия и не давало настроению упасть окончательно. Холодильник был пуст, если не считать непонятно как попавших туда горчицы, пачки соли и журнала «Космополитен». «Придется ограничиться кофе», – решила хозяйка. Включив газ под чайником, она двинула в ванную, но не успела перенести ногу через бортик, как зазвонил телефон.
Звонил их бывший с Эдиком приятель Александр. Почему бывший? Этот гаденыш Эдик кинул и его. Вику мучила совесть, так как она знала тогда об этом заранее и не предупредила Сашку.
Г. Ф. Лавкрафт «По ту сторону сна»
По ту сторону сна
Beyond the Wall of Sleep
Другие названия: За стеной сна
Язык написания: английский
«Как мало знает земной человек о жизни и её пределах! Но больше ему, ради его же спокойствия, и не стоит знать». Невежественный горец Джо Слейтер, одержимый во сне сияющим неземным существом, оказывается в психиатрической клинике под наблюдением молодого врача.
Рассказ написан весной 1919 года и впервые опубликован в июне этого же года в журнале «Pine Cones». В «По ту сторону сна» продолжается формирование фирменного стиля Лавкрафта, и именно здесь его истории обретают подлинно космический масштаб. Но несмотря на все достоинства, рассказ выполнен топорно и до краев наполнен злостными классовыми предрассудками автора.
Издания на иностранных языках:
Это еще одна частичка безмерной идеи — вселенной снов Лавкрафта. Прикасаясь к ней, я ощутил неописуемую глубину, глобальность, силу всего космоса, силу какой-то непознанной истины, которая сквозит на страницах данного рассказа.
Лавкрафт всегда писал и уточнял в своем эссе, что искал постоянно какую-то идею космического ужаса, сверхъестественности в истинном ее понимании, настолько чуждое человеческому рассудку и одновременно такое, которое можно запечатлеть на бумаге, обрамить словосочетаниями и вдохнуть хоть какую-то толику логики. Идея рассказать о мире снов, о параллельной вселенной, инородном образе жизни, о иной материи получилась у автора как нельзя лучше. Именно он смог передать это давление глубин неизведанного космоса. Сам космос стал ассоциацией сверхъестественного. Для читателя только на несколько минут откроется эта дверца в иное пространство, где он увидит множество чудес, понять которые будет очень сложно и чуждо. Мир снов, само значение сна приобретет для него иной более насыщенный смысл, а знания о возможностях человеческого рассудка расширятся до неизмеримых величин.
Сам сюжет довольно прост. Главный герой представляет из себя незаурядную личность. Он много и часто увлекается сверхъестественным, поэтому это дает возможность герою создать некий аппарат, в силы которого не верит даже сам создатель. Так или иначе это помогает персонажу окунуться в иное измерение, встретиться там с астральной проекции человека, которому изначально он и хотел помочь(который в реальном мире лежит рядом на больничной койке), а главное, узнать он него множество новой и завораживающей информации об этой скрытой, глобальной, космически непостижимой вселенной. Формы тела, предметов, движения — сама материя, все выглядит и воспринимается по иному в таком мире. Сама цель жизни, цель существования в таком мире искажена и непостижима человеческому разуму, привыкшему к земному бытию. И все таки иной и чуждый разум из этого фантасмагоричного измерения сумел достучаться до главного героя, поприветствовать и раскрыть истину. И все, что нужно было для этого невообразимого путешествия, это просто заснуть.
Мне самому не хватает слов, чтобы как можно понятнее и насыщеннее объяснить все эмоции, которые меня захлестнули. Ведь на этих страницах рассказано пусть и о придуманных вещах, но настолько фантастически мощных, что просто захватывает дух, а само сознание уносится вместе с полетом мысли — идеи, которая завораживает и завоевывает расположение любого приверженца фантастики и философии.
Для тех кто не разбирается в астрономии: Алголь ( по-арабски: Эл-Гуль, переводится как «Глаз Дъявола» ) — переменная звезда, из-за своей аномальной смены яркости её всегда осациировали с нечестью.
Светящееся существо, описаное Лавкрафтом, в эзотерической традиции принято называть «Астральным телом»
Третий рассказ, прочитанный мною у Лавкрафта. Очень понравился. От гнетущей атмосферы психушки до космических глубин всего за 10 минут:appl:
По ту сто рону сна
Весьма ощутимый толчок отделял последние картины постепенно затухающего света от моего резкого, сопровождаемого чувством неопределенной вины перехода в состояние бодрствования. Я сидел, выпрямившись на стуле, глядя, как умирающий беспокойно мечется на койке. Джо Слейтер, несомненно, просыпался, хотя, по-видимому, уже в последний раз. Вглядевшись, я заметил, что на его впалых щеках появился отсутствовавший доселе румянец. Плотно сжатые губы тоже выглядели необычно, словно принадлежали человеку с более сильным, чем у Слейтера, характером. Мускулы лица окаменели, глаза были закрыты, но тело конвульсивно сотрясалось.
Я не стал будить санитара, а, напротив, поправив съехавшие наушники телепатического «радио», ждал последних, прощальных сигналов, которые мог передать мне спящий. Тот же внезапно повернул ко мне голову, открыл глаза, и я остолбенел: катскиллский вырожденец Джо Слейтер смотрел на меня не прежними выцветшими глазками, а широко распахнутыми огненными очами. В его взгляде не было ни безумия, ни тупости. Никаких сомнений — на меня глядело существо высшего порядка.
В то же самое время мой мозг начал ощущать настойчивые сигналы извне. Чтобы лучше сосредоточиться, я закрыл глаза и тут же был вознагражден отчетливо уловленной мною мыслью: «Наконец-то мое послание достигло тебя». Теперь каждая посылаемая информация мгновенно усваивалась мною, и, хотя при этом не использовался ни один язык, мой мозг привычно переводил ее на английский.
«Джо Слейтер умер», — произнес леденящий душу голос, пришедший с той стороны сна. За этим, однако, не последовало то, чего я с ужасом ожидал — страданий, мук агонии, — голубые глаза смотрели на меня так же спокойно, выражение лица было таким же одухотворенным.
Я — то существо, каким бываешь и ты сам в свободном сне без сновидений. Я — твой солнечный брат, с которым ты парил в сверкающих долинах. Мне запрещено открыть твоему дневному, земному естеству, кем ты являешься в действительности; знай только, что все мы странники, путешествующие через века и пространства. Спустя год я, возможно, попаду в Египет, который вы зовете древним, или в жестокую империю Тцан Чана, чье время придет через три тысячи лет. Мы же с тобой странствуем в мирах, вращающихся вокруг красной звезды Арктур, пребывая в обличье насекомых-философов, которые горделиво ползают по четвертому спутнику Юпитера. Как мало знает земной человек о жизни и ее пределах! Но больше ему, ради его же спокойствия, и не следует знать.
О моем враге мне нельзя говорить. Вы, на Земле, интуитивно ощущаете его отдаленное присутствие — недаром этот мерцающий маяк Вселенной вы нарекли Алголь, что означает Звезда-Дьявол. Тщетно пытался я вырваться в вечность, чтобы встретиться с соперником и уничтожить его, но мне мешала земная оболочка. Этой же ночью я, подобно Немезиде, свершу праведное возмездие, которое ослепит и потрясет космическое пространство. Ищи меня в небе неподалеку от «дьявольской звезды».
Я не могу больше говорить: тело Джо Слейтера застывает, его грубый мозг перестает мне повиноваться. Ты был моим единственным другом на этой планете, единственным, кто прозрел меня в этой отвратительной оболочке, лежащей сейчас на койке, и стал искать ко мне путь. Мы вновь встретимся — может, это случится в светящейся туманности пояса Ориона, может, на открытых плоскогорьях доисторической Азии, может, сегодня во сне, который ты под утро забудешь, а может, в каких-то новых формах, которые обретет вечность после гибели Солнечной системы».
На этом импульсы прекратились, а взгляд светлых глаз спящего — или, точнее сказать, мертвеца? — потух. Еще не придя в себя от изумления, я подошел к постели больного и взял его руку — она была холодна и безжизненна, пульс отсутствовал. Впалые щеки вновь побледнели, рот приоткрылся, обнажив омерзительные гнилые клыки дегенерата Джо Слейтера. Я поежился, натянул одеяло на уродливое лицо и разбудил санитара. После чего ушел из палаты и молча направился в свою комнату, почувствовав внезапную и неодолимую потребность забыться и видеть сны, которые не смогу вспомнить.
А кульминация? Но разве можно требовать от простого изложения событий, представляющих научный интерес, художественной завершенности? Я просто записал некоторые вещи, показавшиеся мне любопытными, вы же можете толковать их по-своему. Как я уже упоминал, мой шеф, старый доктор Фентон, не верит ничему из рассказанного мною. Он убежден, что у меня было сильнейшее нервное переутомление и что я срочно нуждаюсь в длительном оплаченном отпуске, каковой он мне великодушно предоставил. Исходя из своего профессионального опыта, доктор уверяет меня, что у Джо Слейтера был параноидальный синдром, а его фантастические рассказы почерпнуты из народных преданий, существующих даже у самых отсталых сообществ. Что бы он ни говорил, я не могу забыть того, что увидел на небе в ночь после смерти Слейтера. Если вы считаете меня сомнительным свидетелем, то окончательное заключение пусть выведет другое перо, что, возможно, и станет желаемой кульминацией. Позволю себе привести следующее описание звезды Nova Persei, сделанное знаменитым астрономом Гарретом П. Сервиссом: «22 февраля 1901 года доктор Андерсон из Эдинбурга открыл новую удивительную звезду неподалеку от Алголя. Ранее на этом месте ее не наблюдали. Через 24 часа незнакомка разгорелась настолько, что по своей яркости превзошла Капеллу. Спустя неделю-другую она потускнела, однако на протяжении еще нескольких месяцев ее можно было, хоть и с трудом, различить невооруженным глазом».
В ночь, когда я направлялся в заброшенный особняк на Горе Бурь, чтобы понять, что же такое этот затаившийся страх, в небе гремели грозовые раскаты. Я был не один: страсть ко всему сверхъестественному и ужасному тогда еще не сопровождалась тягой к безрассудному риску, которая впоследствии превратила мою жизнь в нескончаемую цепь опасных предприятий и в литературе, и в жизни. Со мной были два преданных и мужественных друга, призванных мною, когда пришла на то пора. Эти люди и раньше сопровождали меня в моих небезопасных вылазках — именно в таких спутниках я нуждался.
Мы покинули селение, соблюдая строжайшую конспирацию, чтобы не привлечь внимания журналистов: те так и кружили вокруг в надежде что-нибудь пронюхать после кошмарных событий прошлого месяца, прозванных ползучей смертью. Впоследствии я жалел, что ускользнул от репортеров — их присутствие могло пригодиться. Прими они участие в нашем походе, мне не пришлось бы так долго хранить одному ужасную тайну из страха прослыть сумасшедшим или рехнуться на самом деле. Теперь, позволив наконец себе выговориться, чтобы не стать законченным маньяком, я жалею, что не сделал этого раньше. Ведь только одному мне известно, что таит в себе эта безлюдная, таинственная гора.
Проехав в автомобиле несколько миль по холмистой, заросшей девственным лесом местности, мы оказались у подножья горы. Во мраке ночи это место выглядело еще более зловещим, чем днем, при обычном теперь стечении любопытствующего народа. Мы с трудом сдерживались, чтобы не включить фары, свет которых мог бы привлечь внимание. Чем-то необычным веяло от этого ночного пейзажа, и мне кажется, я почувствовал бы некую скрытую опасность, даже ничего не зная о случившемся здесь ужасном событии. Никакой живности поблизости не было — звери, как никто, ощущают близость смерти. Старые, иссеченные молниями деревья казались неестественно большими и искривленными, остальная же растительность была на удивление роскошной и обильной. Странные продолговатые холмики и бугры, возвышающиеся над землей, кое-где глубоко взрытой, а кое-где зарослей сорной травой, напоминали своими очертаниями гигантских змей и человеческие черепа.