Пока слепо плыл сон
Пока слепо плыл сон по разбитым надеждам
3 остроумных цитаты Эйнштейна для решения проблем в жизни
Проблемы имеют свойство множится и чтобы научиться ими управлять необходимо знать как это сделать.
У меня в жизни была встреча с одним умнейшим человеком. Немцем из Фрайбурга, преподавателем психологии. Общались на русском, он немного его знал.
Зашла тема про решение проблем. Разговор касался профессиональной деятельности. Профессор заявил, что вообще не употребляет слово «проблема», а употребляет слово «ситуация»
Он обратил внимание на то, что в слове проблема есть некая безысходность. То есть некий мысленный тупичок. Проблемы кажутся неразрешимыми
А слово «ситуация» предполагает движение. Выпутаться из ситуации. Нормально. Вы знаете, мне это очень понравилось.
А еще этот немец сказал, что жизнь такова, что проблем нет. Вернее мы не можем решать проблемы по причине того, что мы МЕНЯЕМ ОДНИ ПРОБЛЕМЫ НА ДРУГИЕ.
А к разрешению ситуаций человек подходит как к рутине. Ситуация разрешима.
Мы общались и он мне сказал, что у них, хоть он и преподавал на теологическом факультете университета, очень почитают подход Альберта Эйнштейна для разрешения жизненных ситуаций
Ты никогда не решишь проблему, если будешь думать так же, как те, кто ее создал.
То есть нужно научиться менять точку зрения. Вернее угол, под которым рассматривается ситуация. Так получается не двумерная картинка того, что происходит. А трехмерная. То есть объемная. И сразу видны связи и противоречия.
Этот метод используют в ТРИЗ. Теории решения изобретательских задач. Это системный подход. 90 процентов людей пытаются решать ситуации с помощью эмоций. Но если иметь выдержку и постараться встать на иную точку зрения, то проблемы/ситуации имеют выход. То есть решение
Бессмысленно продолжать делать то же самое и ждать других результатов.
Согласитесь, что это так. Если в семье есть конфликтная ситуация и когда жена орет, а муж спасается сами понимаете с помощью чего, то конфликтная ситуация не изменится. Если кто то меняет форму реагирования, то семья как система начинает перестраиваться и тогда рев и пойло не нужны. Вернее есть шанс что будут не нужны.
Примеров можно привести масса. Я думаю, что читатели моего канала люди умные, а я именно так к вам отношусь, то вспомнить истории из своей жизни вам будет не сложно.
Если вы не можете объяснить это простыми словами, вы не до конца это понимаете.
Если сами себе ее не можете объяснить, то вы никогда ее не решите. Тут я вспомнил одного знакомого, очень богатого человека, мы с ним раньше чаще общались, сейчас он уехал. Даже не знаю куда. Но общение с ним было очень интересным.
Я ставлю задачу подчиненным используя всего 7 слов. Это не приказ. Я иногда неделю могу продумывать постановку задачи. И всегда переспрашиваю, кто как и что понял.
Совершенно восхитительный способ общения с самим собой. Попал в ситуацию, сам себе объяснил и скажу так: это очень сильно упрощает принятие решений и поиск решений. А еще это успокаивает.
Беседа с тем немцем, была для меня сильным впечатлением. Я понял, что метод решения ситуаций в внешнем мире точно такой же как и метод решения ситуаций в своем внутренним мире. Что внутри, то и снаружи. что вверху, то и внизу.
Болезнь
Больной следит. Шесть дней подряд
Смерчи беснуются без устали.
По кровле катятся, бодрят,
Бушуют, падают в бесчувствии.
Средь вьюг проходит рождество.
Он видит сон: пришли и подняли.
Он вскакивает. «Не его ль?»
(Был зов. Был звон. Не новогодний ли?)
Вдали, в Кремле гудит Иван,
Плывет, ныряет, зарывается.
Он спит. Пурга, как океан
В величьи, — тихой называется.
С полу, звездами облитого,
К месяцу, вдоль по ограде
Тянется волос ракитовый,
Дыбятся клочья и пряди.
Жутко ведь, вея, окутывать
Дымами Кассиопею!
Наутро куколкой тутовой
Церковь свернуться успеет.
Что это? Лавры ли Киева
Спят купола, или Эдду
Север взлелеял и выявил
Перлом предвечного бреда?
Так это было. Тогда-то я,
Дикий, скользящий, растущий,
Встал среди сада рогатого
Призраком тени пастушьей.
Был он, как лось. До колен ему
Снег доходил, и сквозь ветви
Виделась взору оленьему
На полночь легшая четверть.
Замер загадкой, как вкопанный,
Глядя на поле лепное:
В звездную стужу, как сноп, оно
Белой плескало копною.
До снегу гнулся. Подхватывал
С полу, всей мукой извилин
Звезды и ночь. У сохатого
Хаос веков был не спилен.
Может статься так, может иначе,
Но в несчастный некий час
Духовенств душней, черней иночеств
Постигает безумье нас.
Стужа. Ночь в окне, как приличие,
Соблюдает холод льда.
В шубе, в креслах дух, и мурлычет — и
Все одно, одно всегда.
Ночь тиха. Ясна и морозна ночь,
Как слепой щенок — молоко,
Всею темью пихт неосознанной
Пьет сиянье звезд частокол.
Будто каплет с пихт. Будто теплятся.
Будто воском ночь заплыла.
Лапой ели на ели слепнет снег,
На дупле — силуэт дупла.
Будто эта тишь, будто эта высь,
Элегизм телеграфной волны —
Ожиданье, сменившее крик: «Отзовись!»
Или эхо другой тишины.
Будто нем он, взгляд этих игл и ветвей,
А другой, в высотах, — тугоух,
И сверканье пути на раскатах — ответ
На взыванье чьего-то ау.
Стужа. Ночь в окне, как приличие,
Соблюдает холод льда.
В шубе, в креслах дух, и мурлычет — и
Все одно, одно всегда.
Губы, губы! Он стиснул их до крови,
Он трясется, лицо обхватив.
Вихрь догадок родит в биографе
Этот мертвый, как мел, мотив.
4. Фуфайка больного
От тела отдельную жизнь, и длинней
Ведет, как к груди непричастный пингвин,
Бескрылая кофта больного — фланель:
То каплю тепла ей, то лампу придвинь.
Ей помнятся лыжи. От дуг и от тел,
Терявшихся в мраке, от сбруи, от бар
Валило! Казалось — сочельник потел!
Скрипели, дышали езда и ходьба.
Усадьба и ужас, пустой в остальном:
Шкафы с хрусталем, и ковры, и лари.
Забор привлекало, что дом воспален.
Снаружи казалось, у люстр плеврит.
Снедаемый небом, с зимою в очах,
Распухший кустарник был бел, как испуг.
Из кухни, за сани, пылавший очаг
Клал на снег огромные руки стряпух.
5. Кремль в буран конца 1918 года
Как брошенный с пути снегам
Последней станцией в развалинах,
Как полем в полночь, в свист и гам,
Бредущий через силу в валяных,
Как пред концом в упадке сил
С тоски взывающий к метелице,
Чтоб вихрь души не угасил,
К поре, как тьмою все застелится.
Как схваченный за обшлага
Хохочущею вьюгой нарочный,
Ловящий кисти башлыка,
Здоровающеюся в наручнях.
А иногда! — А иногда,
Как пригнанный канатом накороть
Корабль, с гуденьем, прочь к грядам
Срывающийся чудом с якоря,
Последней ночью, несравним
Ни с чем, какой-то странный, пенный весь,
Он, кремль, в оснастке стольких зим,
На нынешней срывает ненависть.
И грандиозный, весь в былом,
Как визоньера дивинация,
Несется, грозный, напролом,
Сквозь неистекший в девятнадцатый.
Под сумерки к тебе в окно
Он всею медью звонниц ломится.
Боится, видно, — год мелькнет,-
Упустит и не познакомится.
Остаток дней, остаток вьюг,
Сужденных башням в восемнадцатом,
Бушует, прядает вокруг,
Видать — не наигрались насыто.
За морем этих непогод
Предвижу, как меня, разбитого,
Ненаступивший этот год
Возьмется сызнова воспитывать.
6. Январь 1919 года
Тот год! Как часто у окна
Нашептывал мне, старый: «Выкинься».
А этот, новый, все прогнал
Рождественскою сказкой Диккенса.
Вот шепчет мне: «Забудь, встряхнись!»
И с солнцем в градуснике тянется
Точь-в-точь, как тот дарил стрихнин
И падал в пузырек с цианистым.
Его зарей, его рукой,
Ленивым веяньем волос его
Почерпнут за окном покой
У птиц, у крыш, как у философов.
Ведь он пришел и лег лучом
С панелей, с снеговой повинности.
Он дерзок и разгорячен,
Он просит пить, шумит, не вынести.
Он вне себя. Он внес с собой
Дворовый шум и — делать нечего:
На свете нет тоски такой,
Которой снег бы не вылечивал.
Мне в сумерки ты все — пансионеркою,
Все школьницей. Зима. Закат лесничим
В лесу часов. Лежу и жду, чтоб смерклося,
И вот — айда! Аукаемся, кличем.
А ночь, а ночь! Да это ж ад, дом ужасов!
Проведай ты, тебя б сюда пригнало!
Она — твой шаг, твой брак, твое замужество,
И тяжелей дознаний трибунала.
Ты помнишь жизнь? Ты помнишь, стаей горлинок
Летели хлопья грудью против гула.
Их вихрь крутил, кутя, валясь прожорливо
С лотков на снег, их до панелей гнуло!
Перебегала ты! Ведь он подсовывал
Ковром под нас салазки и кристаллы!
Ведь жизнь, как кровь, до облака пунцового
Пожаром вьюги озарясь, хлестала!
Движенье помнишь? Помнишь время? Лавочниц?
Палатки? Давку? За разменом денег
Холодных, звонких, помнишь, помнишь давешних
Колоколов предпраздничных гуденье?
Увы, любовь! Да, это надо высказать!
Чем заменить тебя? Жирами? Бромом?
Как конский глаз, с подушек, жаркий, искоса
Гляжу, страшась бессонницы огромной.
Мне в сумерки ты будто все с экзамена,
Все — с выпуска. Чижи, мигрень, учебник.
Но по ночам! Как просят пить, как пламенны
Глаза капсюль и пузырьков лечебных!
Пока слепо плыл сон по разбитым надеждам
Знаю, что ты ко мне не придешь,
Но поверь, не о тебе горюю:
от другого горя невтерпеж,
и о нем с тобою говорю я.
Милый, ты передо мной в долгу.
Показать полностью.
Вспомни, что осталось за тобою.
Ты мне должен — должен!- я не лгу —
Воздух, солнце, небо голубое,
Шум лесной, речную тишину,-
Все, что до тебя со мною было.
Возврати друзей, веселье, силу,
И тогда уже — оставь одну.
Пусть будет близким не в упрек
Их вечный недосуг.
Со мной мой верный огонек,
Со мной надежный друг.
Показать полностью.
Не надо что-то объяснять,
О чем-то говорить,-
Он сразу сможет все понять,
Лишь стоит закурить.
Он скажет: «Ладно, ничего»,-
Свеченьем золотым,
И смута сердца моего
Рассеется как дым.
«Я все же искорка тепла»,-
Он скажет мне без слов,-
Я за тебя сгореть дотла,
Я умереть готов.
Всем существом моим владей,
Доколе ты жива…»
Не часто слышим от людей
Подобные слова.
Но только и было, что взгляд издалека,
Горящий сияющий взгляд на ходу.
В тот день облака проплывали высоко
И астры цвели в подмосковном саду.
Послушай, в каком это было году.
Показать полностью.
С тех пор повторяю: а помнишь, а знаешь?
И нечего ждать мне и все-таки жду.
Я помню, я знаю, что ты вспоминаешь
И сад подмосковный, и взгляд на ходу.
Не взыщи, мои признанья грубы,
Ведь они под стать моей судьбе.
У меня пересыхают губы
От одной лишь мысли о тебе.
Показать полностью.
Воздаю тебе посильной данью –
Жизнью, воплощенною в мольбе,
У меня заходится дыханье
От одной лишь мысли о тебе.
Не беда, что сад мой смяли грозы,
Что живу сама с собой в борьбе,
Но глаза мне застилают слезы
От одной лишь мысли о тебе.
И лишь в редчайшие мгновенья
Вдруг заглядишься в синеву
И повторяешь в изумленье:
Я существую, я живу.
*****
Уехать, уехать, уехать,
Исчезнуть немедля, тотчас,
По мне, хоть навечно, по мне, хоть
В ничто, только скрыться бы с глаз,
Показать полностью.
Мне лишь бы не слышать, не видеть,
Не знать никого, ничего,
Не мыслю живущих обидеть,
Но как здесь темно и мертво!
Иль попросту жить я устала —
И ждать, и любить не любя…
Всё кончено. В мире не стало —
Подумай — не стало тебя.
Ты не становишься воспоминаньем.
Ты не становишься воспоминаньем. Как десять лет назад, мы до сих пор Ведём наш сокровенный разговор,
Встречаясь, будто на рассвете раннем,
Нам хорошо и молодо вдвоём,
Показать полностью.
И мы всегда идём, всегда идём, Вверяясь недосказанным признаньям
И этой чуть раскрывшейся листве,
Пустому парку, резкой синеве
Холодных майских дней и полувзглядам,
Что сердцу говорят прямее слов
О радости, что мы, как прежде, рядом…
Минутами ты замкнут и суров.
Жестокой мысли оборвать не хочешь,
Но вот опять и шутишь, и хохочешь,
Самозабвенно радуясь всему —
И солнцу, и нехоженой дорожке,
И полусказочной лесной сторожке,
И тайному смятенью моему…
Мне верилось, что это лишь начало, Что это лишь преддверие чудес,
Но всякий раз, когда тебя встречала,
Я словно сердцу шла наперерез…
И я ещё живу, ещё дышу,
Ещё брожу одна по тёмным чащам,
И говорю с тобою, и пишу,
Прошедшее мешая с настоящим…
Минутами ты замкнут и суров.
А я была так близко, так далёко
С тобой, с твоей душою одинокой
И не могла, не находила слов —
Заговорить с тобой о самом главном,
Без переходов, сразу, напрямик…
Мой ангел, на пути моём бесславном
Зачем явился ты, зачем возник!
Ты был моей любовью многолетней,
А я — твоей надеждою последней,
И не нашла лишь слова одного,
А ты хотел его, ты ждал его,
Оно росло во мне, но я молчала,
Мне верилось, что это лишь начало. Я шла, не видя и не понимая
Предсмертного страданья твоего.
Я чувствовала светлый холод мая, И ты со мной, и больше ничего…
Компьютер сочиняет
Компьютер сочиняет
Компьютер может создавать тексты, в которых соблюдены ритмические правила рифмования. Компьютер может использовать заданный объем информации и вложенный в неё запас образных выражений. Сочетание информации, образов, ритма и рифм может быть запрограммировано и не может быть произвольным. Это всё или почти всё, что может сделать компьютер, создающий стихи.
Но самое главное, что нужно для написания подлинных произведений поэзии, компьютеру недоступно, если этот компьютер не является человеком.
У компьютера нет потребности в стихах, он не воспринимает свои стихи. Между компьютером и создаваемыми им стихами нет обратной связи, компьютеру недостаёт интеллекта, способного на себе испытывать обратное воздействие собственного творчества.
Жизнь пока создаёт ошибочные, совершенно пустые образы,
Пока медленное время течет мимо полезных дел,
А звёзды уныло кружатся в небе,
Люди не могут смеяться.
Пока слепо плыл сон над разбитыми надеждами,
Космос с болью сочился над разбитой любовью.
Был из скрытых людей свет твой медленно изгнан,
Все девушки рыдают, словно тихие снега.
У ложа эта девушка не будет плакать.
Дожди суть глупые любовники, но я не робок.
Запнуться, простонать, идти, та девушка плыла под парусом и в конторе.
Непоказные, свежие, глухие поцелуи
Та девушка нежная и немая.
Писал. Но потом я спросил: «У меня-то ответ!
Действительно, помните многих и были похожи?»
А рядом ключи на вечерний. А Игорь живет.
Писала программу и тихо бормочет: «Ой рожи. «
Вот еще мне сниться
Будет лишь одна.
Хорошо учиться.
Парты от окна.
Но есть одна область эмоциональных переживаний, в которой невозможно кого-либо обмануть, это чувство любви. Поэтому, если поручить машине написать не стихотворение, а объяснение в любви, то сразу же обнаружится уровень компьютерной лирики. Вот, например, текст любовного послания, написанный электронной машиной Массачусетского университета «МУК»:
Моё маленькое сокровище! Моя вразумительная привязанность чудесно привлекает твой ласковый восторг. Ты – моё любящее обожание, моё распирающее грудь обожание. Моё братское чувство с затаённым дыханием ожидает твоего дорогого нетерпения. Обожание моей любви нежно хранит твой алчный пыл.
Твой тоскующий МУК.
Компьютер может быть исследовательским орудием, полезным для анализа стиха и выявления его структурных обязанностей, но поэтом она быть не может.
Иосиф Александрович Бродский (24 мая 1940 года, Ленинград, СССР — 28 января 1996 года, Нью-Йорк, США; похоронен в Венеции) — русский и американский поэт, эссеист, драматург, переводчик, лауреат Нобелевской премии по литературе 1987 года, поэт-лауреат США в 1991—1992 годах.
Человек, который вокруг сея начинает создавать свой собственный, независимый мир, рано или поздно становится для общества инородным телом, становится объектом для всевозможного рода давления, сжатия и отторжения. Иосиф Бродский
Я не верю в политические движения, я верю в личное движение, в движение души, когда человек, взглянувши на себя, устыдится настолько, что попытается заняться какими-то переменами в себе, а не снаружи. Иосиф Бродский
ИОСИФ БРОДСКИЙ
Я ВХОДИЛ ВМЕСТО ДИКОГО ЗВЕРЯ В КЛЕТКУ…
Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
1980
ИОСИФ БРОДСКИЙ
«ПРЕДПОСЛЕДНИЙ ЭТАЖ. »
Предпоследний этаж
раньше чувствует тьму,
чем окрестный пейзаж;
я тебя обниму
и закутаю в плащ,
потому что в окне
дождь — заведомый плач
по тебе и по мне.
Нам пора уходить.
Рассекает стекло
серебристая нить.
Навсегда истекло
наше время давно.
Переменим режим.
Дальше жить суждено
по брегетам чужим.
ИОСИФ БРОДСКИЙ
НОЯБРЬСКИМ ДНЁМ…
ИОСИФ БРОДСКИЙ
РОМАНС СКРИПАЧА
ИОСИФ БРОДСКИЙ
ОТКУДА К НАМ ПРИШЛА ЗИМА
Откуда к нам пришла зима,
не знаешь ты, никто не знает.
Умолкло все. Она сама
холодных губ не разжимает.
Она молчит. Внезапно, вдруг
упорства ты ее не сломишь.
Вот оттого-то каждый звук
зимою ты так жадно ловишь.
Шуршанье ветра о стволы,
шуршанье крыш под облаками,
потом, как сгнившие полы,
скрипящий снег под башмаками,
а после скрип и стук лопат,
и тусклый дым, и гул рассвета.
Но даже тихий снегопад,
откуда он, не даст ответа.
И ты, входя в свой теплый дом,
взбежав к себе, скажи на милость,
не думал ты хоть раз о том,
что где-то здесь она таилась:
в пролете лестничном, в стене,
меж кирпичей, внизу под складом,
а может быть, в реке, на дне,
куда нельзя проникнуть взглядом.
Быть может, там, в ночных дворах,
на чердаках и в пыльных люстрах,
в забитых досками дверях,
в сырых подвалах, в наших чувствах,
в кладовках тех, где свален хлам.
Но видно, ей там тесно было,
она росла по всем углам
и все заполонила.
Должно быть, это просто вздор,
скопленье дум и слов неясных,
она пришла, должно быть, с гор,
спустилась к нам с вершин прекрасных:
там вечный лед, там вечный снег,
там вечный ветер скалы гложет,
туда не всходит человек,
и сам орел взлететь не может.
Дела, не знавшие родства,
и облака в небесной сини,
предметы все и вещества
и чувства, разные по силе,
стихии жара и воды,
увлекшись внутренней игрою,
дают со временем плоды,
совсем нежданные порою.
И люди все, и все дома,
где есть тепло покуда,
произнесут: пришла зима.
Но не поймут откуда.
1962
ИОСИФ БРОДСКИЙ
ЧТО ВЕТРУ ГОВОРЯТ КУСТЫ…
ИОСИФ БРОДСКИЙ
ЕВРЕЙСКОЕ КЛАДБИЩЕ ОКОЛО ЛЕНИНГРАДА
Еврейское кладбище около Ленинграда.
Кривой забор из гнилой фанеры.
За кривым забором лежат рядом
юристы, торговцы, музыканты, революционеры.
Ничего не помня.
Ничего не забывая.
За кривым забором из гнилой фанеры,
в четырех километрах от кольца трамвая.
1958
ИОСИФ БРОДСКИЙ
СТИХОТВОРЕНИЕ ПОД ЭПИГРАФОМ
«То, что дозволено Юпитеру,
не дозволено быку. «
За церквами, садами, театрами,
за кустами в холодных дворах,
в темноте за дверями парадными,
за бездомными в этих дворах.
За пустыми ночными кварталами,
за дворцами над светлой Невой,
за подъездами их, за подвалами,
за шумящей над ними листвой.
За бульварами с тусклыми урнами,
за балконами, полными сна,
за кирпичными красными тюрьмами,
где больных будоражит весна,
за вокзальными страшными люстрами,
что толкаются, тени гоня,
за тремя запоздалыми чувствами
Вы живете теперь от меня.
ИОСИФ БРОДСКИЙ
ПРОЩАЙ…
Прощай,
позабудь
и не обессудь.
А письма сожги,
как мост.
Да будет мужественным
твой путь,
да будет он прям
и прост.
Да будет во мгле
для тебя гореть
звездная мишура,
да будет надежда
ладони греть
у твоего костра.
Да будут метели,
снега, дожди
и бешеный рев огня,
да будет удач у тебя впереди
больше, чем у меня.
Да будет могуч и прекрасен
бой,
гремящий в твоей груди.
Я счастлив за тех,
которым с тобой,
может быть,
по пути.
1957
ИОСИФ БРОДСКИЙ
МНЕ ГОВОРЯТ, ЧТО НУЖНО УЕЗЖАТЬ…
Мне говорят, что нужно уезжать.
Да-да. Благодарю. Я собираюсь.
Да-да. Я понимаю. Провожать
не следует. Да, я не потеряюсь.
Да-да. Пора идти. Благодарю.
Да-да. Пора. И каждый понимает.
Безрадостную зимнюю зарю
над родиной деревья поднимают.
Вези меня по родине, такси.
Как будто бы я адрес забываю.
В умолкшие поля меня неси.
Я, знаешь ли, с отчизны выбываю.
Как будто бы я адрес позабыл:
к окошку запотевшему приникну
и над рекой, которую любил,
я расплачусь и лодочника крикну.
(Все кончено. Теперь я не спешу.
Езжай назад спокойно, ради Бога.
Я в небо погляжу и подышу
холодным ветром берега другого.)
Ну, вот и долгожданный переезд.
Кати назад, не чувствуя печали.
Когда войдешь на родине в подъезд,
я к берегу пологому причалю.
ИОСИФ БРОДСКИЙ
БЕССМЕРТИЯ У СМЕРТИ НЕ ПРОШУ
Как широко на набережных мне,
как холодно и ветрено и вечно,
как облака, блестящие в окне,
надломленны, легки и быстротечны.
И осенью и летом не умру,
не всколыхнется зимняя простынка,
взгляни, любовь, как в розовом углу
горит меж мной и жизнью паутинка.
И что-то, как раздавленный паук,
во мне бежит и странно угасает.
Но выдохи мои и взмахи рук
меж временем и мною повисают.
Лети в окне и вздрагивай в огне,
слетай, слетай на фитилечек жадный.
Свисти, река! Звони, звони по мне,
мой Петербург, мой колокол пожарный.
Пусть время обо мне молчит.
Пускай легко рыдает ветер резкий
и над моей могилою еврейской
младая жизнь настойчиво кричит.
1961