Повелитель снов продали иосифа
ИОСИФ И ЕГО УДИВИТЕЛЬНЫЙ ПЛАЩ СНОВ
Эндрю Ллойд Уэббер, Тим Райс
Мюзикл в 2-х действиях
Режиссер-постановщик и автор текста русской версии – Алексей Франдетти
Музыкальный руководительспектакля — засл.деят. иск.России Ирина Брондз
Дирижер-постановщик – Сергей Тарарин
Сценография – Тимофей Рябушинский
Костюмы – засл.худ.России Виктория Севрюкова
Хореография – Ирина Кашуба
Свет – Иван Виноградов
В год своего 25-летнего юбилея Санкт-Петербургский государственный музыкальный театр «Карамболь» представил зрителю первую российскую версию знаменитого бродвейского мюзикла « Иосиф и его удивительный плащ снов» ( по соглашению с компанией «ReallyUseful Group» (Великобритания).
Библейская история об Иосифе и его братьях — история о зависти, любви и прощении. Авторы мюзикла – композитор Эндрю Ллойд Уэббер и поэт-драматург Тим Райс — известные во всем мире создатели таких хитов жанра мюзикла как «Кошки», «Призрак оперы», рок-оперы «Иисус Христос – Суперзвезда» и др. Именно после выхода в свет «Иосифа» (1968г.) к молодым авторам пришел первый настоящий успех. Произведение неоднократно перерабатывалось и, написанное первоначально как поп-кантата, в итоге превратилось в шоу.
В музыке «Иосифа» Э.Л. Уэббер использует самые различные жанры и стили – популярные мотивы шестидесятых, кантри, пародию на рок-н-ролл и шансон, балладу. Ирония и лирика тесно переплетены в этой истории, завоевавшей сердца зрителей многих стран.
В России мюзикл «Иосиф и его удивительный плащ снов» поставлен впервые. В проекте принимают участие артисты, оркестр и детская студия музыкального театра «Карамболь», а также звезды мюзиклов Москвы и Санкт-Петербурга.
Продолжительность спектакля 2 часа 40 минут.
Спектакль рассчитан на детей от 12 лет и взрослых.
ПРЕССА О ПРЕМЬЕРЕ МЮЗИКЛА «ИОСИФ И ЕГО УДИВИТЕЛЬНЫЙ ПЛАЩ СНОВ»
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Повелитель снов
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Проскакав неспешной рысью по петляющей вдоль Суходольского озера тропе, Андрей Зверев, он же князь Сакульский по праву владения, спешился возле каменной россыпи, что раздвигала камышовые заросли, отпустил подпруги, быстро разделся, пробежал по камням и с крайнего вниз головой сиганул в теплую воду. Проплыл метров десять, вынырнул, шумно выдохнул, стремительными саженками отмерил еще метров пятьдесят и, перевернувшись на спину, раскинул руки и ноги, подставляя обнаженное тело солнечным лучам.
Правда, со смердами Зверев не купался никогда. Как-никак князь. Не хотел общему баловству с простыми пахарями предаваться: должна и дистанция некая между господином и крестьянином существовать. Но и отказываться в зной от озерной прохлады Андрей не собирался. Разве устоишь в неполные девятнадцать лет от возможности обмакнуться в принадлежащей лично тебе реке, в заводи или озере? Ну да, коли и застанет его тут какой смерд – стыдного-то нет ничего. Плавает хозяин и плавает. Не тонет ведь. Значит, позора на нем нет.
Если кого опасаться и стоило – так только волка, что лошадь зарезать может, пока человек далеко. Но ведь август – не голодный февраль, когда половина дичи по норам спит, а другая половина под снегом прячется. Зачем серому летом к кобыле лезть и копытом в лоб получать, коли крыс да зайчат неопытных по кустам полно?
– Не бойся, красотка, никто тебя не тронет, – утешил лошадку Андрей и опять откинулся на спину. Но не успел он распластать руки, как с Боровинкина холма тревожно ударил набат. – Вот… проклятие…
В этот раз князь торопливо доплыл до камней, выбрался на берег, натянул шаровары, рубаху, опоясался ремнем с ложкой и двумя ножами – саблю в княжестве Андрей почти не носил, – пришлепнул гладко выбритую голову тафьей, на ноги натянул мягкие сине-красные сафьяновые сапоги, двумя движениями затянул подпруги седла, поднялся в стремя и с ходу пустил кобылу в галоп, пригнувшись к самой ее шее, дабы встречные деревья не хлестали ветками по лицу. В голове, сменяя друг друга, возникали мысли одна страшнее другой: «Пожар? Набег? Мор? Опять мертвецы проснулись?».
Однако, когда Запорожская деревня показалась в виду, князь не увидел над ней дымов от пожарищ, не услышал ни плача, ни криков.
– Так какого тогда ляду? – недоуменно пробормотал молодой человек, переходя на широкую походную рысь. – Дети малые, что ли, до била добрались?
В деревне хозяина заметили, замахали руками. Андрей увидел, как один из мужчин потрусил навстречу, узнал в нем вечно лохматого Пахома и дал кобыле шпоры, снова переходя в галоп.
– Чего стряслось, дядька? – склонился вперед Зверев.
– Дык, княгинюшка твоя… – задыхаясь, буквально вытолкнул с губ нужные слова холоп. – Повитуху кличут…
Андрей опять сорвался во весь опор, пересек деревню, соскочил во дворе прямо на крыльцо избы, ринулся внутрь, но уже в сенях его перехватила дородная Лукерья, жена старосты:
– Нет, княже, тебе ходу туда нету. Что хошь делай, а место в светелке ныне бабье, нечего там вам, мужам, делать. Токмо смущать да отвлекать станете. Неча, неча, иди отсюда!
Протиснуться мимо нее Зверев не смог – да и не шибко старался, внутренне признавая ее правоту. Там, в светелке сейчас творилось чудо появления новой жизни. Чудо, доступное только женщинам и Богу. Мужчине, больше привычному убивать, в этом святилище и вправду делать было нечего.
Он вышел обратно во двор, потоптался и, не зная, что делать, попытался заглянуть в окно. Разумеется, безуспешно: чего там через выскобленный бычий пузырь различишь? На миг мелькнула совершенно дурная мысль, что, будь у Полины сотовый телефон, она могла бы ему позвонить. Мелькнула – и ушла. Какой прок в телефоне, коли схватки начинаются? Тут не до разговоров. А как все кончится, он и без всяких телефонов к жене зайти сможет. И тут уж никакая Лукерья князя не остановит…
– А то ведь и на кол посадить недолго, – пробормотал Андрей. – За мной не заржавеет.
Хотя, конечно, на кол он за все три года пребывания в шестнадцатом веке никого еще не сажал. В голову как-то раньше не приходило.
– Что, тяжко, княже? – подоспел запыхавшийся Пахом и опустился на ступени крыльца. – Кричит? Ох, тяжко это, княже, слушать, как баба от боли воет и беспомощностью мучится. А чем ей поможешь? Удел такой бабий. Они нас рожают в муках, а мы животы свои за них в сечах кладем.
В избе и вправду раздался страшный крик – и Зверев опять забегал под окном. Подпрыгнул – разумеется, с прежним результатом.
– Ты чем маяться, батюшка, – пригладил встрепанные волосы холоп, – помолился бы лучше ей за здравие, за благополучное разрешение от бремени. Молебен, вон, в храме бы заказал. Даром, что ли, хозяюшка его отстроила, пока мы по Европам сатанинским мотались? С Божьей помощью и лихоманка никакая не пристанет, и муки перенести легче получится, и…
– Да, молебен, – схватился за подброшенную мысль Андрей. – Молебен! Немедля прикажу, немедля!
Радуясь возможности сделать хоть что-нибудь, князь вскочил на спину несчастной кобылке и во весь опор помчался к Боровинкину холму.
В едко пахнущей свежими сосновыми опилками, хрустяще-белой церкви было пусто. Перед тремя небольшими иконками горело по лампадке, две свечи плакали воском возле распятья – ни пропахнуть дымом и ладаном, ни обогатиться намоленными иконами новенький храм еще не успел. Молодой еще, с только пробивающейся бородкой попик, скинув рясу, завернув крест за спину и высунув от увлечения язык, старательно вырезал из липы овальную, в размер бревен, емкость с уже готовой щелью наверху. Видимо, ящичек для подаяний.
– Молись! – ринувшись к нему, потребовал Зверев. – Молись немедля.
– Ты… Ты почто, княже. – Попик вскочил, уронив на пол стамеску, побелел, как полотно, попятился к стене.
– Молись! За жену мою молись! Не слышишь, что ли, рожает?! Да молись, чего встал, как истукан? Благополучно разрешится – колокол на пять пудов церкви подарю!
Священник сглотнул, широко перекрестился, заскреб пальцами по груди, видимо забыв, где находится нагрудный крест, горячо выдохнул:
– Благослови тебя Господь, сын мой… Да токмо что нам проку в колоколе-то пяти пудов? Надобно хотя бы на семьдесят, дабы окрест звон был слышен. Семьдесят пять…
– Нашел время торговаться, – скрипнул зубами Андрей. – Ты молись, молись! За жену, за ребенка, за здоровье и благополучие. Молись, будет тебе колокол. На сто пудов будет! Только голос свой до Исуса донеси, благословение его вымоли. Пусть хорошо все пройдет – и будет тебе колокол. Молись!
– На все воля Божья, сын мой, – наконец перекинул поп вперед свой крест. – На Его силу и провидение уповаем. Да пребудет с нами Его милость.
– Молись! – еще раз потребовал князь Сакульский и наконец-то сообразил перекреститься. Все же в
165. Иосиф
«У Иакова было двенадцать сыновей: Рувим. Симеон, Левий,
Иуда, Иссахар, Завулон, Дан, Нефеалим, Гад, Асир, Иосиф, Вениамин. От них потом произошли двенадцать колен, или племён,
народа еврейскаго.
Из всех своих сыновей Иаков больше всего любил Иосифа за кротость и послушание и сшил ему разноцветную одежду. Братья же стали завидовать Иосифу и возненавидели его.
Однажды Иосиф видел сон, что он с братьями был в поле и вязал снопы. И вот его сноп встал посередине прямо, а снопы братьев окружили его сноп и поклонились ему. В другой раз Иосиф увидел во сне, что солнце, луна и одиннадцать звёзд поклонились ему. Когда он рассказывал свои сны, отец заметил ему: «Что это за сны? Неужели я и твоя мать и братья будем кланяться тебе?» Братья же ещё больше стали ненавидеть Иосифа.
Вскоре после этого братья пасли стада далеко от дома, и отец послал Иосифа навестить их и узнать, здоровы ли братья его и цел ли скот. Когда он подходил к ним, братья ещё издали увидели Иосифа и стали говорить: «Вот идёт сновидец, давайте убьём его и тогда посмотрим, как исполнятся сны его». Но Рувим, старший из братьев сказал: «Не проливайте крови, бросьте его лучше в ров». А сам думал потом спасти Иосифа и возвратить отцу. Братья послушались; они сняли с Иосифа разноцветную одежду и бросили его в глубокий ров, в котором не было воды. В это время проезжали мимо них купцы с товарами в Египецкую землю. Один из братьев – Иуда посоветовал продать Иосифа, и они продали его за двадцать серебренников. Затем они взяли одежду Иосифа, вымазали её кровью козлёнка, принесли к отцу и сказали: «мы нашли эту одежду, не Иосифа ли она?» Иаков узнал одежду. «Верно, дикий зверь растерзал Иосифа!» с горестью воскликнул он. Потом он долго оплакивал своего любимаго сына и не мог утешиться».
«Иосиф, проданный братьями (по совету брата Иуды) за 20 серебренников был прообразом Христа, проданного Иудой за 30 серебренников.
ПРИМЕЧАНИЕ: см. Библию, в кн. «Бытие»: гл. 37; и в кн. «Исход»: гл. 1, 1-4.
Двенадцать сыновей Рахиль родила:
Рувима, Левия, Асира, Завулона,
А также: Гада, Дана и Нефеалима,
Иосифа, потом Вениамина.
От них произошёл народ еврейский
Двенадцати изральевых колен,
Все племена их жили жизнью сельской,
Иаков дать им счастья всем хотел.
Но всё ж Иосиф был любимым сыном
За кротость, послушание отцу.
Иаков сшил ему наряд красивый,
Который был Иосифу к лицу.
И это зависть вызвало у братьев-
Они возненавидели его:
Любовь к другим – тяжёлое понятье,
А ненависть понятнее всего…
Иосиф видел сны и вот однажды
Увидел он довольно странный сон:
Как – будто с братьями снопы он вяжет
И, вроде, сноп хороший связал он,
Что его сноп стоит посередине
Устойчиво и прочно, словно столп,
А снопы братьев сноп тот окружили,
И каждый до земли склонил свой лоб.
Потом ещё Иосиф сон увидел:
Одиннадцать звёзд, солнце, луну,
Вроде они покорно в небе плыли,
Потом, спустившись, кланялись ему…
Когда Иосиф свои сны поведал,
Отец заметил: «Что это за сны?
Неужто ты не радость нам, а беды,
Что с матерью мы кланяться должны?»
А братья стали больше ненавидеть
Иосифа за дерзостные сны-
Они старались все его обидеть
И уже близко было до беды…
И вскоре братья далеко от дома,
В больших лугах свои стада пасли,
Чтобы узнать: все ль живы и здоровы,
Пошёл Иосиф братьев навестить…
Но старший брат, Рувим сказал другое:
«Вы его лучше бросьте в ров»-
Задумал он спасение благое,
Чтоб брата возвратить под отчий кров.
А брат другой, по имени Иуда
Всем предложил Иосифа продать
И братья продали его поскудно,
Двадцать Серебренников чтобы взять.
Потом они одежду брата взяли,
Козлиной кровью, вымазав её,
Они отцу одежду показали
С намёком на коварное зверьё…
Оплакивал Иаков долго сына,
Но утешенье обрести не смог
Ведь сын его, Иосиф, был любимым.
Поздней Иосиф всей семье помог…
Иосиф был прообразом Христа,
Которого потом продал Иуда…
Тот случай появился неспроста
Подлость бывает часто неподсудна!
Глава 37
История Иосифа
Возвращаясь, после перерыва (перечня родословий племени Исава, гл. 36) к повествованию об Иакове и ближайшем потомстве его (ср. Быт. 35:27–29 ), священнописатель напоминает, что по отделении и удалении Исава ( Быт. 36:6–7 ) от Иакова, последний был по-прежнему «в земле странствования отца своего» – в Ханаане, который хотя в будущем, по обетованиям Божиим, имел быть собственностью потомства Авраама – Иакова, но пока был лишь землей странствования (евр. megurim – Мидраш сближает со словом ger, пришелец, прозелит, и говорит, что Исаак, как Авраам и Иаков, приобретали в Ханаане прозелитов истинной веры, – Beresch. r. Par. 84, s. 409). В частности, Иаков в данное время жил в Хевроне ( Быт. 35:27, 37:14 ).
Хотя далее следует история преимущественно Иосифа, но так как с ней тесно связана и история братьев и самого Иакова, то в заголовке истории Иосифа и стоит замечание: «вот житие (последующая история) Иакова». Как по смерти Авраама ( Быт. 25:8 ) дается родословие (toldoth) Измаила ( Быт. 25:12–18 ), а затем продолжается история (toldoth) Исаака ( Быт. 25:19 ); так и после смерти Исаака, приводится родословие (toldoth) Исава ( Быт. 36 ), затем продолжается история Иакова (с 37 гл. до конца книги Бытия). Предпочтение, какое священнно-писатель оказывает Иосифу перед Иаковом, Мидраш объясняет тем, что судьба Иосифа имела величайшее сходство с судьбою Иакова, напр., оба подверглись братней ненависти и опасности жизни и проч. (Beresch. r. Par. 84, s. 409–410).
Непосредственно после упоминания о занятиях Иосифа и братьев его сообщается и обстоятельство, послужившее первой причиной ненависти братьев против Иосифа: он доводил до сведения отца недобрые слухи о них (Vulg.; «crimine pessimo»).
LXX толковников и славянский текст дают обратную мысль, т.е. что братья оклеветали Иосифа (так и святой Иоанн Златоуст). Но Таргум Онкелоса, Ахила, Симмах, самарянский перевод, арабский, Вульгата выражают мысль еврейского масоретского текста (как и русский Синодальный). В чем состояло обвинение, библейский текст не говорит; Мидраш и раввины строили об этом разные предположения (Beresch. r., s. 410).
Особенная любовь Иакова к Иосифу мотивируется тем, что последний был сыном старости его. Но Иссахар и Завулон, сыновья Лии, родились у Иакова почти одновременно с Иосифом ( Быт. 30:18–23 ), Вениамин же был еще моложе Иосифа лет на 15. Поэтому свидетельство Библии может быть восполнено показанием Иосифа Флавия, что Иаков любил Иосифа как рожденного Рахилью (после долгих ожиданий) и отличившегося красотою ( εὐγένεια ) тела и добродетелью души (Ant. 2:2, 1). Преимущественную любовь свою к Иосифу Иаков выразил тем, что сшил ему как бы первенцу (ср. Быт. 27:15 – о богатой одежде Исава) особую одежду, ketoneth passim. По буквальному значению еврейского слова pas, это – «одежда оконечностей», т.е. длинная с рукавами туника (tunica manicata et talaris – Гезен., по Акиле и Симмаху); в таком виде надо представлять себе ketoneth passim и дочери Давида, Фамари ( 2Цар. 13:18 ).
Эта предпочтительная любовь послужила для братьев Иосифа новым поводом к ненависти, самой нестерпимой и нескрываемой, к любимцу, тем более, что они могли опасаться (по замечанию Абарбанеля), как бы отец не лишил их всякого наследства из-за Иосифа.
Он сказал им: выслушайте сон, который я видел:
вот, мы вяжем снопы посреди поля; и вот, мой сноп встал и стал прямо; и вот, ваши снопы стали кругом и поклонились моему снопу.
И сказали ему братья его: неужели ты будешь царствовать над нами? неужели будешь владеть нами? И возненавидели его еще более за сны его и за слова его.
И видел он еще другой сон и рассказал его [отцу своему и] братьям своим, говоря: вот, я видел еще сон: вот, солнце и луна и одиннадцать звезд поклоняются мне.
И он рассказал отцу своему и братьям своим; и побранил его отец его и сказал ему: что это за сон, который ты видел? неужели я и твоя мать, и твои братья придем поклониться тебе до земли?
Братья его досадовали на него, а отец его заметил это слово.
Но наивысшей степени ненависть братьев к Иосифу достигла, когда он наивно, простодушно рассказал им свои два пророчественных сна, которые одинаково предвещали будущее подчинение ему братьев и даже отца. Первый сон по содержанию отражает в себе земледелие, которым, как известно ( Быт 26:12 ), патриархи уже занимались совместно со скотоводством. Значение же его было весьма понятно, почему братья, поняв смысл первого сна, озлобились еще более.
Вера в сбываемость и знаменательность некоторых снов обнаруживается здесь, как и вообще в Библии ( Иов. 33:14–18 ; Суд. 7:9–15 ; 3Цар. 3:5–15 и др.), но только в истории Иосифа наблюдается явление двойных снов (самого Иосифа – в данном месте, виночерпия и хлебодара, фараона), что сам Иосиф в Быт. 41:32 объясняет так, что повторение одного и того же предмета в двух различных формах означает провиденциальную необходимость исполнения предвещаемого факта и притом в будущем недалеком (произвольно Мидраш сон о снопах видит осуществившимся в культе золотых тельцов, введенном ( 3Цар 12:28, 32 ) потомком Иосифа Иеровоамом).
Второй сон Иосифа уже обращает внимание отца, который, придавая этому сну таинственное значение (ст. 11), однако сделал выговор Иосифу за его рассказ: преклонение отца, матери и старших братьев пред младшим братом и сыном, по понятиям Востока, было делом немыслимым (ввиду обычного на Востоке глубочайшего почитания старших со стороны младших).
Сказанное о причинах ненависти братьев к Иосифу объединяет блаженный Феодорит в следующих словах: «Иосиф был любим отцом и как поздно родившийся, и как сын Рахили, и как отличающийся добродетелью. Посему братья, видя его предпочитаемым, уязвлялись завистью и сперва покушались худо расположить к нему отца, много раз прибегая к злословию; не достигнув же своего намерения, предприняли погубить, а потом, совещавшись, продали. Сон о снопах предзнаменует поклонение за пшеницу» (отв. на вопр. 96).
Несмотря на зловещее настроение братьев относительно Иосифа, «ни отец, ни юноша ничего не подозревали и не предполагали, чтобы они могли дойти до такого неистовства» (Иоанн Златоуст, Бес. 61, с. 655). Поэтому, когда братья отправились к стадам в окрестностях Сихема, то Иаков в заботе о благополучии детей посылает Иосифа узнать об их здоровье, и Иосиф немедленно исполняет приказание отца, оказавшееся роковым. Сихем после известного кровопролития ( Быт. 34:25 ) мог уже быть снова населен и следствия разгрома его могли быть устранены. Но Иаков, видимо, опасается за участь сыновей своих, все еще могших навлечь на себя мщение со стороны окрестных жителей. Сыновья Иакова со стадами, очевидно, переходили с места на место – от Хеврона, где жил Иаков, на север и восток.
Что Иосиф сбился с пути близ Сихема, это понятно, так как он жил там еще мальчиком. Традиция еврейская в человеке, встретившем здесь Иосифа, видела архангела Гавриила, который будто бы и потребовал, чтобы он не возвращался назад и точно исполнил приказание отца.
И сказали друг другу: вот, идет сновидец;
пойдем теперь, и убьем его, и бросим его в какой-нибудь ров, и скажем, что хищный зверь съел его; и увидим, что будет из его снов.
Зверски жестокое намерение братьев встречает великодушный отпор со стороны более человечной натуры Рувима, который хотя и способен был на преступные увлечения ( Быт. 35:22 ), но, как старший, считал себя особенно ответственным перед отцом за младших братьев, в особенности за любимца отца – Иосифа (ст. 29–30). Стараясь отклонить братьев от пролития крови его, он повторяет мысль их – бросить Иосифа (только живым в одну из цистерн в «пустыне» – пустынной части долины Изреель), конечно, не с целью погубить Иосифа без пролития крови (мнение Кнобеля), а с намерением спасти его и возвратить отцу.
и взяли его и бросили его в ров; ров же тот был пуст; воды в нем не было.
Как скоро Иосиф приблизился, братья (по традиции, прежде всех Симеон) сняли с него его прекрасный хитон – предмет их зависти и негодования – и бросили его, конечно, при отчаянном вопле его о сострадании (ср. Быт. 42:21 ), в ров пустой, без воды, но едва ли без жидкой грязи на дне этого рва – цистерны, полной, может быть, разных гадов: скорпионов, змей (Beresch. r. 84, s. 404).
Пойдем, продадим его Измаильтянам, а руки наши да не будут на нем, ибо он брат наш, плоть наша. Братья его послушались,
и, когда проходили купцы Мадиамские, вытащили Иосифа изо рва и продали Иосифа Измаильтянам за двадцать сребренников; а они отвели Иосифа в Египет.
Иуда (в отсутствие Рувима) со своей стороны предлагает меру, которая, по его намерению, имела служить к спасению Иосифа от голодной, мучительной смерти в колодце: продажу его купцам – предложение, в некоторой степени характерное для будущего иудейского племени, посредника всемирной торговли, – предложение, менее гуманное в сравнении с увещанием Рувима (ст. 22), но оказавшееся более вразумительным для бессердечных братьев. И они продали его купцам (по-видимому, с условием отвести его именно в Египет, как можно заключать из слов Иосифа в Быт. 45:4–5 ) за 20 сиклей серебра, т.е. за цену, какую впоследствии назначил Моисей для выкупа у святилища мальчиков от 5 до 20 лет ( Лев. 27:5 ), между тем как средней ценой раба (Иосиф продан был в рабы, Пс. 104:17 ) считалась ( Исх. 21:32 ) 30 сиклей серебра. LXX, видимо, считавшие 20 сикл. серебра (ок. 17 руб. на наши деньги) слишком низкой ценой, передают: «златницы» ( εἴκοσι χρυσῶν ). Продав Иосифа, братья его совершили преступление человекохищничества, за которое впоследствии закон Моисеев назначил смертную казнь ( Исх. 21:16 ; Втор. 24:7 ).
и возвратился к братьям своим, и сказал: отрока нет, а я, куда я денусь?
Рувим, отсутствовавший во время продажи Иосифа, возвратившись и не найдя Иосифа в колодце, приходит в отчаяние, разрывает в знак нестерпимой печали одежду (как после Иаков, ст. 34, ср. Быт. 44:13 ). В вопле его к братьям – enennu vaani ani anah ba – заключается непереводимый, свойственный еврейскому языку, ассонанс, выражающий непосредственную и глубокую скорбь доброй души Рувима, не имевшего, однако, достаточно твердости открыть отцу действительное положение дела.
и послали разноцветную одежду, и доставили к отцу своему, и сказали: мы это нашли; посмотри, сына ли твоего эта одежда, или нет.
Одно преступление братьев Иосифа влечет за собою другое – грубый обман отца, причем для этой цели они употребляют тот же злополучный хитон Иосифа: в этом памятнике отеческого предпочтения Иосифу их мятущаяся совесть хотела найти себе оправдание. Р. Маймонид говорит, что в законе Моисея нередко требуется козел за грехи общества Израилева, для напоминания об этом обмане Иакова сыновьями его и для возбуждения в грешнике сознания необходимости очищения грехов (Philippson, s. 201–202).
Возложив на себя обычный у евреев траур – вретище ( 2Цар. 3:31 ; 3Цар. 21:27 ), Иаков оплакивал Иосифа (как мертвого) «многие дни», т.е. все 22–23 года, которые протекли с продажи Иосифа в Египет до переселения туда Иакова с семейством (Beresch. r., Par. 84, s. 416).
Из дочерей Иакова доселе (гл. 34) упомянута только Дина; другие могли быть не упомянуты в родословной таблице, или (по объяснению Мидраша, Розенмюллера и др.) здесь дочерьми названы невестки Иакова. «Преисподняя», евр. scheol (от гл. schaal, требовать, – место, которое неумолимо зовет в себя всех людей ( Ис. 5:14 ; Притч. 30:16 ) – не могила, которой не было, по мысли Иакова, у Иосифа (ибо он почитал его растерзанным зверями), но таинственное жилище умерших. Как и выражение священнописателя (об Аврааме, Исааке) «приложился к народу своему» ( Быт. 25:8, 35:29 ), представление патриархального периода о числе – свидетельство веры патриархов в бессмертие.
Вам может быть интересно:
Поделиться ссылкой на выделенное
Нажмите правой клавишей мыши и выберите «Копировать ссылку»