Пробудил канта от догматического сна
Principium coexsistentiae, или
История одного сновидения магистра
Иммануила Канта
Вопросы философии, 10 (2005), с. 167‑174
На склоне лет Кант, как известно, выражал признательность Юму за то, что тот пробудил его от «догматического сна». В течение десятилетий, предшествовавших этому счастливому событию, Кант успел увидеть и записать великое множество метафизических «сновидений». А сны, если верить психоаналитикам, могли бы поведать нам куда больше, чем бодрствующий ум, об истоках и причинах терзающих душу антиномий – этих симптомов логического невроза.
С целью выяснения их этиологии мы обратимся к диссертации «Новое освещение первых принципов метафизического познания» (1755, далее сокращенно: ND). Титульный лист извещает читателя, что сочинение предназначено для обсуждения «с разрешения высочайшего философского факультета в публичном диспуте в Философской аудитории в 8-12 часов утра 27 сентября с целью принятия магистра Иммануила Канта в члены означенного факультета» 1.
Работа написана на латинском языке, в обычной для того времени вольфианской «геометрической» манере — с теоремами и доказательствами, короллариями и схолиями. Примерно в середине работы мы встречаем еще и недлинный диалог между поборником свободы воли Гаем и метафизиком Титом, ловко владеющим принципом «определяющего основания» (ratio determinans) 2.
Нас, впрочем, больше занимает открытый самим Кантом «принцип сосуществования» (principium coexsistentiae). Интерес к нему проистекает из несомненного родства данного принципа с третьей Аналогией опыта, излагаемой в «Критике чистого разума» (KRV). Поразительно, как иной раз сновидение походит на явь.
«Теор. XIII. Конечные субстанции в силу одного лишь их существования не вступают ни в какие отношения между собой и совершенно не связываются общением, иначе как удерживаемые во взаимных отношениях согласия общим началом их существования, а именно божественным разумом» 3.
Это и есть «принцип сосуществования». В следующем далее доказательстве и в «освещении» (dilucidatio) это принципа проводится мысль, что субстанции никоим образом не могли существовать одновременно, если бы они не происходили от одной, общей для них всех причины (которую благонамеренный магистр именует «божественным разумом»). А так как ранее было доказано наличие временнóй связи между всеми вещами — и телами, и душами 4, значит можно утверждать, что эти «конечные субстанции» суть творения единой, бесконечной субстанции. И что все вещи в мире состоят в «общении через истинно действующие причины» (commercium per causas vere efficientes).
Кант расценил principium coexsistentiae как «немалое продвижение вперед» в деле метафизического познания. С его помощью Кант сумел объяснить природу пространства и «Ньютоново притяжение», превзошел схоластическо-картезианскую доктрину «физического влияния» и поочередно опроверг дуализм манихеев, учение о предустановленной гармонии Лейбница и теорию окказиональных причин Мальбранша. В довершение всего, из принципа сосуществования Кант почерпнул «очевиднейшее свидетельство» бытия Бога, «и притом единого» 5.
Весьма далеко, что и говорить, продвинул метафизику магистр. Молодой Кант дерзнул оспорить суждения высших ее авторитетов и взялся реформировать ее первоосновы. На меньшее он уже в то время был не согласен.
Приведем теперь для сравнения формулировку третьей Аналогии опыта, какую даст «проснувшийся» профессор Кант четверть столетия спустя:
Все субстанции, поскольку они существуют одновременно, находятся между собой в полном общении (т.е. взаимодействии)» 6.
Еще шесть лет спустя, во втором издании KRV эта Аналогия опыта выглядит уже иначе, заметно длиннее:
«Основоположение об одновременном существовании
согласно закону взаимодействия, или общения
Все субстанции, поскольку они могут быть восприняты в пространстве как одновременно существующие, находятся в полном взаимодействии» 7.
Судя по всему, фигурировавшее в первом издании выражение «существуют одновременно» Канту показалось звучащим чересчур «догматически», вследствие чего он прибавил характерный «критический» оборот: «могут быть восприняты». Дабы читатель не заподозрил в авторе догматика, взявшегося судить о характере существования вещей по ту сторону восприятия.
Обратим внимание на категорию, которая служит связующей нитью между «догматической» теоремой и обеими версиями «критического» основоположения. Это – общение. Пришелец из мира снов сменил латинское имя commercium на немецкое Gemeinschaft, однако Кант позаботился, чтобы мы без труда смогли его опознать:
«Слово Gemeinschaft в немецком языке имеет двоякий смысл и может обозначать то же, что communio или то же, что commercium. Мы пользуемся им здесь в последнем смысле. » 8
Категории общения Кант придает чрезвычайно большое значение. В письме к Иоганну Шульцу, самому первому комментатору KRV, он специально подчеркивает, что категория общения «принадлежит к таким связям, без которых не были бы возможны отношения вещей в пространстве, следовательно, невозможен был бы внешний опыт вообще». Да и свое собственное существование во времени мы познаём тоже не иначе, как «im Commercio» 9.
Субъектами общения и в ND, и в KRV выступают субстанции. К этому термину стоит приглядеться чуть пристальнее. Удивительно уже то, что он вообще появляется в KRV, ведь за ним всегда скрывалось абсолютно метафизическое понятие. Тот же Юм называл субстанцию «фикцией» (
выдумкой, fiction) 10. Поэтому Канту приходится делать оговорки касательно того, что в KRV речь идет не о субстанциях в обычном смысле слова, а о том, что «в явлении называется субстанцией». Что это не какая-то там вещь в себе, а лишь «постоянный образ чувственности» 11.
Сам собой напрашивается вопрос: чтó именно в потоке чувственных данных следует обозначить как «субстанции», а что — как всего лишь «акциденции»? На это Кант отвечает, что субстанция есть «реальное [содержание] явления, всегда остающееся одним и тем же как субстрат всякой смены» 12. Ну а те определения явления, что сменяют друг друга во времени, суть «акциденции».
И Кант это отлично понимал. Отношения субстанциальности, согласно его учению, привносятся в чувственный мир извне — рассудком. В аптечке рассудка есть одно лекарство, позволяющее приостановить «насморк» чувственно созерцаемых явлений. Зовется оно латинским словом «абстракция». Разрывая живую взаимосвязь явлений, рассудок удерживает лишь «постоянное» — одинаковое, тождественное, константное. Эти-то мертворожденные абстракции рассудка Кант и именует «субстанциями». В обычном языке те же абстрактные трупы явлений именуются более привычным словом — «вещи» 14.
Это, конечно, никакие не вещи «в себе», а лишь являющиеся сознанию «тени» реальных вещей. В этой части Кант совершенно прав.
Ровно то же самое — умерщвленные рассудком чувственные образы – догматик Кант звал «субстанциями» и в ND. Он настаивал, что все различия между субстанциями без единого исключения являются чувственно данными. Оспаривая положение Лейбница о неповторимой индивидуальности субстанций, Кант писал: «И не следует предполагать, будто здесь имеется некое скрытое и ускользающее от чувств различие, посредством которого Бог делал бы отличными друг от друга части своего творения» 15.
Вся разница между ND и KRV, по сути, сводится к тому, что в диссертации вещам-субстанциям неосмотрительно приписывалось «бытие в себе». На самом понятии субстанции эта разница никак не сказывается, ибо, как станет утверждать автор KRV, «бытие не есть реальный предикат, иными словами, оно не есть понятие о чем-то таком, что могло бы быть прибавлено к понятию вещи» 16.
Мы установили, что субъект общения — категория субстанции, – как и сама категория общения, практически в неизменном виде перебралась из догматических работ Канта в критические. Припомним теперь, что «общением» в ND называлась далеко не всякая связь субстанций, а исключительно каузальная, причинно-следственная их взаимосвязь — «общение через истинно действующие причины». От этой мысли Кант не отказался и в KRV. Общение здесь помещается в один класс отношений с категориями субстанции и причины.
Присущность и самостоятельное существование
(substantia et accidens)
Причинность и зависимость (причина и действие)
Общение (взаимодействие между действующим
и подвергающимся действию)» 17.
Как видим, Кант образует категорию общения посредством синтеза отношений субстанциальности и причинности. Далее он дает ей дефиницию, столь же краткую, сколь и емкую: «Общение — причинность субстанций, определяющих друг друга» 18.
Достаточно соединить эту дефиницию с положением о существовании одной и только одной субстанции, как мы немедленно получим спинозовское понятие субстанции как причины себя. Так далеко Кант не заходил даже в своих догматических снах, и уж конечно, его абстрактно-эмпирические «субстанции» не имеют решительно ничего общего с единой субстанцией Спинозы 19. Однако принцип общения, продуманный до своего логического конца, приводит Канта к выводу, под которым охотно подписался бы и Спиноза, — к положению о каузальном единстве Вселенной. И категория общения, как выяснил Кант, являет собой основание этого строго монистического воззрения на мир:
«Единство Вселенной, в которой должны быть связаны все явления, есть, бесспорно, простой вывод из молчаливо допущенного основоположения об общении всех одновременно существующих субстанций» 20.
Категория общения обусловливает, делает необходимым соединение всех субстанций и всех их явлений в единое целое — Универсум, Вселенную. «Критическая» установка, разумеется, воспрещает распространять понимание единства Вселенной за пределы «возможного опыта». Но и опровергает мнение, что единая Вселенная – всего-навсего фикция, выдумка философов-догматиков.
Эмпирическим условием общения субстанций является их сосуществование в пространстве и времени. Эмпирическую обусловленность представления о единстве мира считал своим открытием еще магистр Кант, назвавший финальную теорему своей диссертации — «принципом сосуществования». Тем более важен этот момент для зрелого Канта. Что он нарочито подчеркнул, когда во втором издании KRV переименовал последнюю Аналогию опыта: «Основоположение общения» превратилось спустя шесть лет в «Основоположение об одновременном существовании согласно закону взаимодействия, или общения».
Основная идея критики разума в том, чтобы «законодательно» ограничить применение категорий сферой эмпирически данного. Значит надо решить, какое событие в мире явлений соответствует чистому рассудочному понятию общения. Подобрать для этого понятия подходящую «аналогию опыта». Но категории не могут быть соотнесены с явлениями чувственного созерцания напрямую. Интеллект и чувственность говорят на разных языках, для общения им нужен переводчик. На эту должность Кант назначает трансцендентальные схемы, доставляемые «чистой силой воображения» (reine Einbildungskraft 21) и однородные как с категориями, так и с явлениями. Схема, этот гибрид интеллектуального и чувственного начал — «априорное определение времени», и делает возможным применение категорий к явлениям опыта.
Сосуществование (Koexistenz 22), или одновременное существование (Zugleichsein), есть такая временнáя схема, аналогичная категории общения. Вот где пригодился автору KRV столь тщательно продуманный еще в догматический период «принцип сосуществования». Как и в диссертации, в KRV опытный факт одновременного существования субстанций в пространстве объясняется их каузальным общением. Комментируя третью Аналогию опыта, Джонатан Беннет назвал «интересным и весьма спинозистским (rather Spinozistic) утверждение, что мы не могли бы знать о том, что две вещи сосуществуют в одном универсуме, если бы они не имели каузального общения (commerce), то есть общности (community), одна с другой» 23.
Ни о каком доказательстве существования единой причины мира, как необходимом условии общения субстанций, в Аналогиях опыта речь, конечно, не идет. Но само понятие о единстве мироздания, как мы видели, сохранилось, пусть и переодетое в «трансцендентальное» платье.
Кант отнюдь не был первооткрывателем категории общения. У нее имелась богатая родословная в старой метафизике.
У Спинозы термин commercium означает просто каузальную взаимосвязь вещей: «Иметь общение с другими вещами значит создаваться другим или создавать другое» 25. Так как все вещи созданы единой субстанцией и представляют собой ее состояния, или модусы, категория общения выражает каузальное отношение субстанции к самой себе, как Природы порождающей (Natura naturans) — к Природе порожденной (Natura naturata). Логически форма такого «общения» субстанции с собой описывается категорией причины себя.
Если же между какими-либо вещами нет прямой причинно-следственной связи, стало быть, нет и общения. Так, по словам Спинозы, «между верой, или Теологией, и Философией нет никакого общения» 26. Не бывает общения и между духом и телом, материальным и идеальным мирами. Их отношение Спиноза описывает с помощью категории тождества, а не общения.
Лейбниц воспринял от Спинозы понимание общения как причинного отношения. В «Новой системе природы и общения субстанций» он доказывает, что общение ни в коем случае не происходит, как учили схоластики, на основании некоего общего признака или универсалии, но всегда на основании общей причины — через посредство Бога.
Но на этом сходство Лейбница со Спинозой в понимании общения и заканчивается. Поскольку все вещи трактуются Лейбницем как идеальные субстанции (монады), «не имеющие окон», общение совершается в форме не взаимодействия, а предустановленной гармонии: «Общение субстанций, или монад, происходит не посредством влияния, но посредством гармонии, возникающей из божественной преформации» 27. «Это взаимное соотношение, наперед установленное в каждой субстанции универсума, и производит то, что мы называем их общением» 28.
Решив изложить критическую философию на немецком языке, Кант перевел commercium словом Gemeinschaft. Нельзя сказать, чтобы выбор оказался удачным, так как никто из корифеев немецкой философии не использовал больше это слово для обозначения логической категории. Уже Фихте, а вслед за ним Гегель и Шеллинг, – и даже Шопенгауэр, считавший саму категорию лишенной смысла по причине ее логической противоречивости, 29 — отдали предпочтение безличному Wechselwirkung, взаимодействие. Кант тоже пользовался термином Wechselwirkung как синонимом Gemeinschaft, часто ставя его через запятую или в скобках после Gemeinschaft (к примеру, в приведенных выше формулировках третьей Аналогии опыта).
Посмотрим теперь, как Кант добывает свою категорию общения в KRV. Как известно, категории дедуцируются здесь в ходе анализа различных видов суждений, заимствованных из общей логики. Кант видит в категориях своеобразный логический «скелет» всякого суждения.
В общении главное для Канта — взаимность этого отношения. Отношение взаимности представлений имеет место в разделительных суждениях 30. В общей логике разделительное суждение имеет вид: «А есть или В или С». Из этой формулы видно, что В и С внешне исключают друг друга, между ними установилась чисто негативная связь. Связка «есть» показывает, что В и С связаны в самом предмете А, т.е. их отношение имеет объективную значимость.
Пример чистого разделительного суждения Кант заимствует из арсенала метафизики: «Мир существует или благодаря слепому случаю, или благодаря внутренней необходимости, или благодаря внешней причине» 31.
Каждая из трех подчиненных частей этого суждения сама есть априорное синтетическое суждение. Они, во-первых, взаимно исключают одна другую, противоречат одна другой. Во-вторых, они, по словам Канта, «все вместе заполняют сферу действительного знания» (чего, никогда не бывает в эмпирических разделительных суждениях вроде: автор этой книги или А, или В, или С), и тем самым чистое разделительное суждение оказывается всеобщим. А так как оно исчерпывает все возможные решения проблемы причины мира, то, в-третьих, является безусловно истинным, и ни при каких мыслимых обстоятельствах не может быть ложным.
«В разделительном суждении существует некоторое общение знаний, состоящее в том, что они исключают друг друга и таким образом в целом определяют истинное знание, составляя все вместе все содержание данного знания» 32.
Коротко говоря, категория общения представляет собой форму истинного единства взаимоисключающих суждений.
Трансцендентальная логика наполняет данную логическую форму предметным содержанием: «Общение мыслится не только в нашем представлении, но и в самих вещах, взятых как целое. (например в теле, части которого взаимно притягиваются и отталкиваются)» 33. В этом случае различные вещи, взаимодействуя друг с другом, образуют одно сложное целое. Каждая из частей целого определяется одновременно через все прочие, целое же определяется лишь через самое себя (совсем как спинозовская субстанция).
Категория общения применяется для познания вещей, воспринимаемых в одно и то же время. Простая последовательность явлений хорошо объясняется категорией причинности, говорит Кант. Другое дело, когда явления чередуются во времени и потому порядок их схватывания «безразличен» — «т.е. если синтез может идти не только от А через В, С, D, к Е, но и наоборот, от Е к А» 34. Чередование явлений свидетельствует о том, что они соединяются не прямой причинно-следственной связью, а связью через посредство общей всем им субстанции, в отношении к которой А, В, С, D, Е являются модусами. Субстанция же как таковая проявляет себя через общение или «взаимное влияние» своих модусов.
Например, «свет, идущий от небесных тел к нашим глазам, устанавливает опосредствованное общение между ними и нами и тем самым показывает одновременное существование их. и только посредством своего взаимного влияния материя может обнаружить свое одновременное существование» 35.
Субстанцией, обусловливающей всякое общение тел в физическом мире, Кант, стало быть, признаёт материю. И этот догматический сон сбывается – хотя бы в пределах «возможного опыта».
Категория общения, как мы узнали, по самой своей природе противоречива, антиномична. Как и следовало ожидать, именно разделительным суждениям предстояло исполнить главную партию в разделе о «трансцендентальной диалектике». Вот где выплеснулась скрытая в категории общения диалектическая энергия.
Формулировки всех антиномий чистого разума представляют собой не что иное, как чистые разделительные суждения! Антиномии строятся по форме общения: «А есть или В или С». Сам Кант не то чтобы обходит это важнейшее обстоятельство молчанием, но практически не дает каких-либо разъяснений на сей счет. Словно его совсем не интересует, почему антиномии должны выступать в данной конкретной, а не иной логической форме.
Рисуя антиномии чистого разума, Кант употребляет термины Zwiespalt (разлад, раздор) и Zerrüttung (расстройство). Трансцендентный разум представляется ему неизлечимым невротиком, навеки обреченным пребывать в состоянии фрустрации – расхождения между дерзкими инстинктивными устремлениями (знание вещей в себе) и относительно скромными возможностями (знание явлений).
Это плачевное состояние разума Кант посчитал врожденным, «заложенным в природе человеческого разума» 36. Но быть может, к трансцендентному неврозу приводят именно «критические» ограничения, накладываемые Кантом на применение категории общения? Этой категории тесно в смирительной рубашке «возможного опыта». Она стремится вытолкнуть разум из мира явлений в мир причин и субстанций, притом настоящих — реальных, а не всего-навсего «являющихся», чувственно созерцаемых.
Человек стремится к реальному общению с миром, с целой Вселенной. Но это счастье ему лишь снится в догматических снах, полагает Кант. Конечно, он был слишком хорошим психологом, чтобы рассчитывать, будто одним лишь «критическим» воздержанием — подавляя в себе врожденное влечение к знанию истины вещей – возможно одолеть «неистребимую жажду разума стать твердой ногой где-то за пределами опыта» 37. Потому и изобретал методы «сублимации» инстинктивной тяги людей к общению с реальностью — в сфере «практического» разума. Если нельзя, но польза есть и очень хочется, то практически можно, – вот настоящий императив этого разума. Я назвал бы его прагматическим императивом.
Параллель между кантовской «терапией» разума и психоанализом, разумеется, в высшей мере условна, однако в известном смысле творчество зрелого Канта может быть понято как толкование собственных догматических сновидений. И наиболее тонкой, почти что призрачной, грань между догматическим «сном» и критической «явью» становится в третьей Аналогии опыта, главной героиней которой оказывается категория общения.
Великий скептик
К огда Кант прочел Юма, он сказал, что этот опыт пробудил его «от догматического сна».
Можно сказать, что Юм оказал самое серьезное влияние на таких мыслителей и ученых как Джон Милль, Томас Гексли, Герберт Спенсер, Эрнст Мах, Рихард Авенариус, Бертран Рассел.
Первый и самый верный последователь Юма — Эрнст Мах — был философом и физиком. Как ученый Мах разделял эмпиризм Юма и его теорию познания. По мнению Маха, именно так работает — или должна работать — наука. А несколько позже уже Эйнштейн заявил, что на его теорию относительности повлияли идеи Маха о времени: «Вполне вероятно, что без чтения этих философских трудов я бы никогда не пришел к своим выводам», — признавался он.
Кроме того, идеи Маха оказали большое влияние на одно из важных направлений современной философии — логический позитивизм, который был создан группой ученых, философов и математиков, регулярно собиравшихся в венских кафе, и поэтому получил название «Венского кружка». Одним из участников этого кружка был Людвиг Витгенштейн. А уже логический позитивизм предложил свою версию философии науки, которая была поддержана Эйнштейном и Бором.
Несостоявшийся юрист
Давид Юм родился 7 мая 1711 года в Эдинбурге. Его отец умер, когда Давиду было три года. Известно, что многие выдающиеся философы лишились отца в раннем возрасте, и этот факт толкуют на все лады разные психоаналитические теории, которые утверждают, что недостаток мужской доминирующей фигуры формирует стремление к созданию чего-то, на что можно опереться, приводит к попыткам создания теоретической системы, занимающей место «абстрактного» родителя. Все может быть.
Ко времени, когда Давид Юм появился на свет, ветвь его вообще-то выдающегося семейного древа деградировала до такой степени, что Юмы жили в небольшом и неустроенном поместье в Найнвеллсе.
Условия в Найнвеллсе по современным стандартам покажутся примитивными и крайне суровыми: босые слуги, коровы и цыплята, ютящиеся зимой на нижнем этаже дома, диета, основанная во многом на овсянке, просяной каше и кале (питательная традиционная похлебка или отвратительный водянистый суп из капусты, в зависимости от вашего вкуса). Но Юм не считал, что его детство было тяжелым, ни тогда, ни впоследствии.
Он обучался в доме местного учителя вместе с крестьянскими детьми в шотландских традициях равенства, намного опережающих британское образование. Затем, с двенадцати до пятнадцати лет, учился в университете Эдинбурга. (Столь ранний возраст поступления в университет в то время не был чем-то необычным.)
На свой двадцать четвертый день рождения он вернулся в Найнвеллс, где вскоре заработал плохую репутацию за свое «высокомерное и нерелигиозное поведение»
После университета Юм должен был заниматься юриспруденцией. Но он уже мечтал о другом. Постепенно его круг чтения стал все больше касаться философии, пока ему однажды не показалось, что перед ним «открылось совершенно новое поле мысли». Теперь законы казались ему «тошнотворными», и постепенно Юм решил отказаться от изучения права.
Решение далось непросто. Оно означало отказ от профессиональной карьеры и шанса заработать какие-то деньги. Долгая внутренняя борьба по поводу этого решения привела Юма к нервному срыву.
Он вернулся в Найнвеллс, но его выздоровление не было окончательным. Между приступами депрессии он продолжал развивать свои идеи. Несколько раз вызывали местного доктора, который пришел к выводу, что Юм страдает от «болезни ученых». Врач посоветовал ему выпивать пинту красного вина каждый день и регулярно заниматься физическими упражнениями в форме продолжительных прогулок верхом. До этого времени Юм был худым и долговязым молодым человеком с длинными руками. Но несмотря на режим и упражнения, он начал набирать вес, постепенно превращаясь в очень полного человека, каковым и остался. А некоторые загадочные эпизоды в поздние периоды жизни позволяют предположить наличие постоянных проблем с психикой.
Юм не хотел всю жизнь жить с матерью в Найнвеллсе. В 1734 году друг семьи нашел ему работу на должности клерка у портового купца в Бристоле. Но отношения с работодателем постепенно ухудшались, и со временем он оставил работу. На свой двадцать четвертый день рождения он вернулся в Найнвеллс, где вскоре заработал плохую репутацию за свое «высокомерное и нерелигиозное поведение».
Философские поиски и приключения
Примерно в это же время Юм унаследовал небольшой доход в сорок фунтов стерлингов в год, что позволяло ему экономно жить, не работая.
Он начал задумываться о философских занятиях и решил создать новую философскую систему, которая сделала бы его знаменитым. Вскоре Юм решил отправиться во Францию. Здесь он мог сносно существовать на свой маленький доход, а изоляция позволила ему сконцентрировать внимание на своей новой философии, размышления о которой не прерываются необходимостью решать более практические вопросы.
Сначала Юм жил в Реймсе, но потом переехал в Ла-Флеш, почти наверняка из-за связи этого места с именем Декарта, который воспитывался там в иезуитском колледже. За три года Юм завершил свой «Трактат о человеческой природе».
Впоследствии он назвал эту работу плодом юношеской горячности. Но не отказался от ее философии, содержащей почти все его оригинальные идеи, которые ценятся и сегодня. Бертран Рассел в своей «Истории западной философии» утверждал, что эта книга содержит лучшую часть философии Юма.
В «Трактате о человеческой природе» Юм попытался определить основные принципы человеческого знания. Как мы можем знать что-то наверняка? И что же это такое, в чем мы можем быть уверены? Пытаясь ответить на эти вопросы, он пошел по стопам эмпиризма, считающего, что все знание основано на опыте. С точки зрения Юма, опыт состоит из восприятий, которых можно выделить два вида. «Те восприятия, которые входят в сознание с наибольшей силой и неудержимостью, мы назовем впечатлениями, под этим именем я буду подразумевать все наши ощущения, аффекты и эмоции, как они впервые появляются в душе. Под идеями же я понимаю слабые образы этих впечатлений в мышлении и рассуждении».
«Когда мы выходим из нашего кабинета и занимаемся общественными делами, сделанные в нем умозаключения растворяются, как ночные призраки при наступлении утра; и нам нелегко сохранять даже те убеждения, которых мы достигли с трудом»
И он объясняет: «Каждая простая идея имеет простой отпечаток, который ее напоминает». Но мы также можем создавать сложные идеи. Они происходят из впечатлений, как и простые идеи, но не обязательно имеют под собой единое впечатление. Например, мы можем представить себе русалку, соединив в сознании идею рыбы и девушки.
Твердо придерживаясь этих понятий идеи и впечатления как единственной основы нашего знания, Юм приходит к удивительному умозаключению.
Объекты, продолжительность, наше «я», даже причина и следствие — все это оказывается ложными понятиями. Мы никогда не воспринимаем объект, только впечатления о его цвете, форме, вкусе, материале и так далее. У нас также нет впечатления, которое соответствовало бы понятию о продолжительности. События просто происходят одно за другим. Мы даже не можем сказать, что одно событие вызывает появление другого. Мы можем наблюдать, что одно явление постоянно следует за другим (зажигание пороха, взрыв), но между ними нет логической связи, а также логического обоснования, почему это будет происходить в будущем. «У нас нет другого понятия о причине и следствии, чем постоянное появление вместе двух определенных событий». Индукция путем простого перечисления не имеет логической силы.
«Когда мы выходим из нашего кабинета и занимаемся общественными делами, сделанные в нем умозаключения растворяются, как ночные призраки при наступлении утра; и нам нелегко сохранять даже те убеждения, которых мы достигли с трудом». Фактически Юм указывал на недостаточность человеческих возможностей в отношении знания: мы думаем, что знаем многое, но на самом деле многое из нашего знания является только предположением. Надежным — но тем не менее предположением.
В каком-то смысле это казалось разрушением основ науки, но, несмотря на это, Юм высоко ценил Ньютона и его экспериментальный подход. Размышления Юма о впечатлениях во многом были вдохновлены главой из «Оптики» Ньютона о лучах света и объектах.
Если Коперник лишил человека и Землю привилегии быть центром Вселенной, то солипсистский эмпиризм Юма восстановил человека в его праве быть центром всего, что происходит вокруг (хотя в случае Юма речь шла не о Земле, а о целом мире).
В 1739 году Юм вернулся в Британию и опубликовал свой «Трактат». Он приготовился к атакам и насмешкам критиков, которые неизбежно должны были последовать. Увы, этого не произошло. Великое произведение Юма «сошло с печатного станка мертворожденным», как он сам сказал. Его работу постигла ужасная судьба: остаться незамеченной.
Какова же была реакция Юма? «Будучи по натуре своей веселым сангвиником, я очень скоро оправился от удара». Он вернулся в Эдинбург и начал писать эссе по вопросам морали и политики. Эти работы получили некоторое признание, и в 1744 году Юм выдвинул свою кандидатуру на пост заведующего кафедрой моральной философии Эдинбургского университета. К несчастью, оказалось, что по крайней мере один человек прочитал его «Трактат о человеческой природе». Против его кандидатуры были выдвинуты возражения с приведением цитат из трактата, из которых следовало, что это еретический и атеистический труд.
Таким обвинениям было трудно противостоять, особенно потому, что они исходили от человека, внимательно прочитавшего книгу. Юму не дали места в его родном университете, и он вынужден был уехать.
Тогда он решил найти работу, которая больше соответствовала бы его способностям. Со временем ему предложили место учителя у не вполне здорового маркиза Аннандейла в его доме около Сент-Олбанса в Северо-Восточной Англии. Пост показался привлекательным, и Юм согласился. В те периоды, когда лорд не был способен воспринимать философские наставления (которые считались последним его прибежищем), Юм писал историю Англии, но скоро он настолько отчаялся, что оставил эту работу, пообещав себе вернуться к ней позже.
В 1745 году произошло восстание якобитов против британского правления в Шотландии. Шотландская армия из пяти тысяч человек вторглась в Англию, затем спешно отступила и была разбита в битве под Каллоденом. К счастью для Юма, все это время он был в Англии и мог наблюдать за восстанием со стороны.
Части его друзей в Эдинбурге пришлось примкнуть к той или другой стороне, что было чревато небезопасными последствиями. Комментарий Юма по поводу этих событий: «Восемь миллионов людей (могли быть) подчинены и обречены на рабство пятью тысячами, самыми смелыми, но все же самыми бесполезными из них».
Это событие оказало сильное воздействие на Юма. Он видел, что вокруг вершится история, даже если он непосредственно не участвует в ней. Его положению стороннего наблюдателя скоро пришел конец, так как он поступил на службу секретарем к генералу Джеймсу Сент-Клеру, который ожидал приказа отправиться в военную экспедицию против французов в Канаде. Корабли и армия для этой кампании ждали в Портсмуте уже несколько месяцев.
После множества недоразумений, одним из которых было отсутствие карт Франции, куда для начала должен был отправиться флот, британские корабли наконец прибыли в Л’Ориент, где был высажен десант (пока Юм делал свои записи будущей истории Англии). Целью генерала было взять в осаду важную гавань, но, к несчастью, вскоре начался дождь. Поэтому его трехтысячное войско погрузилось обратно на корабли.
Если Коперник лишил человека и Землю привилегии быть центром Вселенной, то солипсистский эмпиризм Юма восстановил человека в его праве быть центром всего, что происходит вокруг
В результате этой военной кампании, которая в результате ограничилась крейсированием около берегов Франции, генерал Сент-Клер заслужил высокий пост главы важной дипломатической миссии в Вене и Турине. И он отправился туда в сопровождении своих советников и своего секретаря.
Генерал Сент-Клер и его секретарь со временем привели миссию к успешному завершению, проехав через всю Европу и не достигнув ничего. И Юм решил, что с него хватит. Он решил вновь заняться философией. Первую часть своего трактата он переделал и назвал «Исследование о человеческом разумении», и именно эта работа обеспечила ему известность в Европе. Последнюю часть он назвал «Исследование о принципах морали» и считал ее лучшей своей работой. Его идеи в дальнейшем были развиты Локком, который уделял главное внимание общественному договору, гарантирующему гражданам равные права перед законом. Идеалы Юма оказали влияние на утилитаристов XIX века, таких как Бентам и Милль, воплотивших его принципы в формуле «максимальное счастье для максимального числа людей».
В 1752 году Юм стал хранителем Библиотеки адвокатов в Эдинбурге. Это не слишком утомительное занятие дало ему возможность писать больше философских эссе по различным вопросам.
Его эссе по экономическим вопросам содержали много идей, важных для этой формирующейся науки. А эссе о чудесах и самоубийстве вызвали сенсацию, когда наконец были опубликованы.
От философии к истории
Работая у Сент-Клера, Юм воочию увидел, как делается история. Вдохновленный этим открытием, он сделал еще одну попытку заняться историей Англии. На этот раз он начал ее с вторжения Юлия Цезаря в 55 году до н. э. и закончил Славной революцией 1688 года.
Наконец в 1762 году он завершил этот труд, описывая век за год, тем же самым темпом, которым шел Гиббон, автор книги «История упадка и разрушения Римской империи», опубликованной четыре года спустя. По рейтингу произведение Юма уступало только работе Гиббона, но продавалось значительно большим тиражом и оставалось бестселлером почти в течение века.
А через год после опубликования «Истории Англии» Юм был удостоен чести занесения всех своих работ в список книг, запрещенных католической церковью.
Из-за своих необычайных размеров он был освобожден от необходимости кланяться при дворе, а после одного несчастного случая — и от обязательного правила идти спиной к выходу
В 1763 году Юм был назначен секретарем британского посла во Франции. Место в Париже было для Юма огромной удачей. Его считали английским Вольтером и принимали в высшем обществе. Посол быстро понял, что присутствие его секретаря в салонах гораздо лучше поддерживает интересы Британии, чем что-либо другое, и посоветовал ему как можно больше бывать в общественных местах.
К этому времени Юм выглядел довольно неважно. Его лицо было толстым и красным, он много ел и пил, был тучен и неуклюж. Но он обладал блестящим интеллектом и остроумием. Из-за своих необычайных размеров он был освобожден от необходимости кланяться при дворе, а после одного несчастного случая — и от обязательного правила идти спиной к выходу.
Юм познакомился с Руссо. Тот был полной противоположностью Юму — как в философии, так и по темпераменту. И все же они были по одну сторону. Они оба стремились к реформам. Руссо занимался тем, что размышлял об индивидуальности, о путях ее самовыражения и реализации. Юм изучал возможности самостоятельного мышления и изучения мира при помощи разума, очищенного от старых предрассудков.
Руссо подвергался нападкам после публикации романа «Эмиль», выступающего за демократию и отрицающего божественное право королей, и Юм предложил ему свою помощь. К сожалению, когда Руссо приехал в Англию, он уже был доведен до безумия своими преследователями. Он обнял Юма, сказав, что сильно любит его, и почти без перехода стал утверждать, что философ находится в заговоре с его врагами и замышляет против него зло. Юм делал для него все, что мог, Руссо — все, чтобы испортить его старания.
Против софистики и иллюзий
В 1769 году Юм окончательно вернулся в Англию и поселился в Эдинбурге. Он продолжал много работать, переписывал свою «Историю» и философские работы, писал эссе. Кроме того, он создал на редкость объективную и вместе с тем уклончивую автобиографию. В Эдинбурге Юм был известным почтенным джентльменом. Он наслаждался трапезами в компании друзей, ставшей известной как «Едоки». Но он продолжал также обсуждать свои идеи с коллегами-интеллектуалами, например со своим другом Адамом Смитом.
Юм и Смит разделяли многие идеи относительно развития общества; предполагается, что Юм повлиял на теорию Смита о «невидимой руке» — конкуренции, которая управляет интересами общества.
«Мир — это не что иное, как идея слепой природы, пронизанной великим принципом жизни, текущей куда-то и не знающей родительских чувств по отношению к своим искалеченным детям»
Во многих других отношениях идеи Юма опередили свое время и оказались востребованы уже в конце XIX — начале ХХ века. Характерны такие его высказывания: «Взяв в руки любую книгу, например по религии или школьной метафизике, спросите: содержатся ли в ней какие-то теоретические размышления относительно количества или числа? Нет. Содержит ли она какие-либо экспериментальные суждения, касающиеся фактов и существования? Нет. Тогда предайте эту книгу огню, потому что в ней нет ничего, кроме софистики и иллюзии». Или: «Мир — это не что иное, как идея слепой природы, пронизанной великим принципом жизни, текущей куда-то и не знающей родительских чувств по отношению к своим искалеченным детям». Такие мнения были редкостью в середине XVIII века.
Постепенно физическое состояние и образ жизни Юма начали давать о себе знать. Он заболел, и его здоровье постепенно ухудшалось, он начал терять вес. Распространился слух, что Юм при смерти, и многие люди захотели узнать, что этот великий атеист скажет на своем смертном ложе. Когда его спросили, верит ли он в возможность загробной жизни, он ответил: «Это так же возможно, как то, что уголь, положенный в огонь, не загорится».