Пролог или сон во сне

Пролог или сон во сне ахматова

Анна Ахматова:
Сон во сне, или Расколотое зеркало

Костюмерные десятых годов
Женщина. Бери паранджу и иди в сквер продавать фиалки – я за тебя сыграю.
Х. Там играть нечего.
Женщина сбрасывает паранджу – оказывается двойником Х.
Х. Кто ты?
Женщина. Я – ты ночная. (Фросе) А ну дай роль. (Та протягивает мятые листы.)
Х. Там стихи.
Женщина. Стихи-то все равно я пишу.

Анна Ахматова. Фрагменты из драмы “Сон во сне”

Под знаком форс-мажора отношения тайного и явного приобрели свойства гиперболические. Не из царских ли покоев, не от Гришки ли Распутина пошла эта игра? Маскарад одежд, парад псевдонимов, смена масок… Для одних это было формой бегства, для других – пробой роли, для всех почти – данью молодости.
Ретроспективная “Поэма без героя” вся построена на карнавальности:

Этот Фаустом, тот Дон Жуаном,
Дапертутто, Иоканааном,
Самый скромный – северным Гланом
Иль убийцею Дорианом,
И все шепчут своим дианам
Твердо выученный урок.

Она. …я хотела сказать тебе, что до нашей первой встречи осталось ровно три года.
Кто-то. А почему я пойду к тебе?
Она. Из чистейшего, злого низменного любопытства, чтобы убедиться, как я непохожа на свою книгу.
Кто-то. А дальше?
Она. А когда ты войдешь, то сразу поймешь, что все пропало. …И уйдешь, и оставишь дверь открытой таким бедам, о которых не имеешь представления.
“Сон во сне”

В начале сороковых, когда писался путанно аллегорический чертеж “Сна во сне”, до неловкости схожий с драматургическими опытами символистов, Ахматова и сама еще не могла знать всех бед, которые ее ожидают. Связаны они будут не исключительно с любовными драмами, которых, впрочем, тоже случится достаточно. Трагические пророчества заведомо и всегда верны.
Не знаю, предстояла ли ей тогда еще встреча-расставание с Гаршиным на вокзале, когда, вернувшись из ташкентской эвакуации, потрясенная Ахматова услышала от него вместо слов радости только то, что тот любит другую. Возможно, эта сцена написана уже под впечатлением происшедшего. Для понимания текста это не столь важно. В своей ранней лирике она проиграла все возможные варианты драм – как уже пережитые, так и еще предстоящие: Гумилев, Шилейко, Пунин, Гаршин…
В стихах она, “ночная”, писала о любовном горе, брошенности и разлуке, точно попадая в бытовой и фольклорный канон. Днем с тщеславной истовостью искала подтверждения своей женской неотразимости. Николай Гумилев, отец ее сына, занимал в ее жизни достаточно скромное место, но до старости она ни одной женщине не желала уступить ни одного его любовного стихотворения, хотя многие из них были заведомо посвящены не ей.
Однако все же о ее стихах.
Стойкое представление о классической традиционности Ахматовой, об Ахматовой – наследнице Пушкина, как это часто бывает, мешает почувствовать, что же, собственно, она внесла нового в русскую поэзию, какое открытие совершила? Как будто и не принадлежала она к тому литературному явлению, которое историки литературы называют модернизмом.
Между тем открытие было. Причем было оно столь технологически точным и по значимости своей настолько всеобщим, что служит до сих пор тем, кто берется за перо в надежде выразить характерное своего времени.
Ахматовская лирика принципиально мозаична. Всё в ней как будто случайно, как будто залетело из чужого рассказа или подслушанного разговора, у которого нет ни начала, ни конца, а связи между строфами рвутся, заглушенные шумом времени. Если же разговор о лирике из звукового ряда перенести в зрительный, то да, по определению поэта С.Л.Рафаиловича, это похоже на “расколотое зеркало”. Не “разбитое”, в чем слышится нечаянность, а именно “расколотое”.
О сознательном действии, впрочем, тоже говорить не приходится (что в поэте от сознания, а что нет – вопрос темный). Таким был мир или, точнее, ее восприятие мира, когда “линия жизни не существует в своей целостности, а рассыпается в тонкий пунктир, в ряд отдельных мгновений” (Д.Выгодский).
Сегодняшнему социологу литературы соблазнительно было бы все списать на революцию, расколовшую зеркало. Но нет, это родилось до октября и даже до февраля семнадцатого. Да и свою “Поэму без героя” Ахматова начала как бы с середины сюжета, с середины разговора:

……………………………………..
…а так как мне бумаги не хватило,
Я на твоем пишу черновике.

Предшествовавшие этому эпизоды и аргументы разговора утеряны навсегда.
Причины такого мировосприятия, которым отмечено чуть ли не все значительное, что создано в искусстве ХХ века, лежат в области истории и культурологии. Разговор о них увел бы слишком далеко.
Кстати, о “наследнице Пушкина”. Ахматова говорит, что Петербург она помнит с 90-х годов и что это был, несомненно, Петербург Достоевского, воспринимавшийся “особенно свежо и остро после тихого и благоуханного Царского Села”. В поэме характер этого восприятия определен уже совершенно точно:

Достоевский и бесноватый
Город в свой уходил туман.

В сущности, эта пунктирная поэтика была открыта еще символистами, что заметил в свое время Пастернак: “Они писали мазками и точками, намеками и полутонами не потому, что так им хотелось и что они были символистами. Символистом была действительность, которая вся была в переходах и броженьи…” Однако эта особенность поэтики символистов не пустила таких глубоких корней, хотя без нее вряд ли состоялось бы и открытие Ахматовой.
Тут надо сказать еще об одной черте ахматовской лирики. Ее сразу и необыкновенно точно угадал Осип Мандельштам: “Генезис Ахматовой весь лежит в русской прозе, а не поэзии. Свою поэтическую форму, острую и своеобразную, она развивала с оглядкой на психологическую прозу”.
Вот в чем эффективность и оригинальность созданного молодой Ахматовой: поэтический импрессионизм, обрывочность связей в сочетании с сюжетностью и оглядкой на психологическую прозу. Такого не было до нее, но когда это появилось, то пригодилось сразу всем.
Психологическая деталь в лирическом сюжете способна была заменить теперь целые страницы прозаического текста и сама собой являла рассказ. Время и мысль уплотнились. В романную хронологическую логику внедрился иррациональный синтаксис смятенного сознания. Это обещало не только обретения, но и потери. Однако выбор был сделан.
Многие строки из первой же книги “Вечер” не просто запоминались с первого чтения, но становились своего рода кодом современного ей искусства:

Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.

Показалось, что много ступеней,
А я знала – их только три!

Думаю, что и строка Блока “Десять шпилек на стол уронив”, и стихи Маяковского “В мутной передней долго не влезет сломанная дрожью рука в рукав” были бы невозможны без Ахматовой.
В стихотворении “Песня последней встречи” – целая история и всего четыре строфы: детали, фрагменты сюжета, обрывки диалога. История еще по-символистски невнятная и чертежная, нет начала и конца, причины и следствия не названы или утеряны. Но искать их теперь нужно было не в мистических колодцах, как у символистов, а в мусоре, хаосе и драме собственного существования и в обстоятельствах исторической судьбы.
Для последнего очень важна дата, стоящая под стихотворением. Именно она иногда указывает на реальный контекст, в котором прочитывается текст стихотворения:

Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам.

Дата: июль 1922. А значит, речь не о войне с Германией, как пытались представить многие советские литературоведы, а о большевиках и большевизме. Обмануть можно было идеологически обработанного и по-детски внушаемого советского читателя, но не НКВД. Лев Гумилев вспоминал, что следователи в ярости постоянно возвращались к этому стихотворению, которое было одним из главных свидетельств того, что он сын антисоветских поэтов.

“Мне подменили жизнь…”

Мне подменили жизнь. В другое русло,
Мимо другого потекла она,
И я своих не знаю берегов.
О, как я много зрелищ пропустила,
И занавес вздымался без меня
И так же падал. Сколько я друзей
Своих ни разу в жизни не встречала,
И сколько очертаний городов
Из глаз моих могли бы вызвать слезы,
А я один на свете город знаю
И ощупью его во сне найду.
…………………………………..
Мне ведомы начала и концы,
И жизнь после конца, и что-то,
О чем теперь не надо вспоминать.
……………………………………
Но если бы откуда-то взглянула
Я на свою теперешнюю жизнь,
Узнала бы я зависть наконец…

Стихи эпические, итоговые. Ахматова рано начала сознавать значимость прожитой жизни и судьбы. Это внесло в ее поэзию величавость, которая потеснила присущие ей до того непосредственность и подробность.
Постановление о журналах “Звезда” и “Ленинград” было между тем еще впереди. Она всегда предвосхищала те события трагедии, которые ей еще предстояло пережить. “Жизни после конца” ей оставалось еще двадцать один год и шесть месяцев.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

Энума элиш
Пролог, или сон во сне

Нечто удивительное гаванская находка, или рукопись в бутылке

Откроем собранье в новогодний торжественный день

После этих слов в приплывшей бутылке не то балетное либретто, не то киносценарий (фамилия автора музыки смыта соленой водой, но все же, кажется, Лурье) идет следующая Интермедия.

Г о л о с а:
тот самый
Это город Пиковой Дамы
Иль чего-то еще страшней.
Ты приедешь в черной карете
Царскосельские кони эти
И упряжка их а
На минуту напомнят детство
И отвергнутое наследство:

Все трое танцуют. Остальные встают, пытаясь выразить восхищенье. Кажется, что над ними кружатся черные птицы, и они отделены от мира траурными вуалями.
Автор показывает на них и бормочет:

Ту полночную Гофманнану,
Разглашать я по свету не стану
И других бы просила.

Слышится или чудится шуршание сплетен. В заднике открывается арка, и оттуда выпадает выгнутый крутой мост. Маскарадная толпа расступается. Все трое проходят по этому мосту в какое-то теплое, желтое сияние. Победа жизни.

Г о л о с Лепорелло:
Andiamo al’ostema
A cercar pardon millior*
_____________
* Пойдем-ка в кабачок
Приискать господина получше (ит.).

Трещотка прокаженного
В моей руке поет.

Пещера. Остатки старого костра. Горка саксаула. Задымленная стена освещена полной луной. Так же освещена [на каком-то тряпье] спящая на козьей шкуре X. В глиняном кувшине одна роза.

Или так:
Театральная уборная. X. и Фрося.
Фрося гримирует X. Та ломает руки.

А теперь гуляй, мой лебедь,
И три года жди меня.

Довольно нам таких произведений,
Подписанных чужими именами,
Все это нашим будет и про нас.
А что такое «наше»? и про что там?
Ну, слушайте, однако.

И з и с п о в е д и:

П е р в ы й:
Мы запретное вкусили знанье,
И в бездонных пропастях сознанья
Чем прозрачней, тем страшнее зданья
И уже сквозит последний час.

В т о р о й:
И уже грохочет дальний гром.
А та, кого мы музыкой зовем
За неименьем лучшего названья,
Спасет ли нас.
1946

(Еще план)
Сон во сне

Пещера
. Еще мало луны

(Гость из Будущего проступает, как тень, на каменной стене.)
Икс (садится, но не открывая глаз, протягивает к нему руки и [произносит], бормочет):

Слетаются вороны и хором повторяют последнее слово. Адские смычки.

Удар грома.
Железный занавес.

Легконогая, легкокрылая,
Словно бабочка весела,
И не страшная, и не милая,
А такая же, как была.

Г о с т ь: Ты устала?
X.: Да. Я говорила с ними.
Г о с т ь: Кто они?
X.: Мертвые.
Г о с т ь: Что они тебе сказали?
X.: Молчит.
(Появляется вереница теней. Кому-то из них X. кланяется в ноги. Других целует в лоб. Шествие теней исчезает).

Не такую до сих пор виню.
А ты хочешь жгучей каплей яда
Отравить мой первозданный рай.
Ни тебя, ни слов твоих не надо,
Перестань мне сниться! И прощай.

Трижды я была твоей наградой
И ты трижды говорил: «Уйди!»
Ничего тебе уже не надо,
Но от жажды гибнешь на пути.
Как смертельно пересохло горло,
Как обуглен, как не дышит рот,
И какая ночь крыла простерла
И томится у чужих ворот.
[И томится у твоих ворот]

Был лучом на синем покрывале,
Был вином в тяжелом хрустале

Чудеса твои растут с веками,
Новый мир невидимо творят,
Нежными незримыми руками
Ты пустыни превращаешь в сад.
………………………
Она (вспоминает):
Сколько б другой мне ни выдумал пыток,
Верной ему не была,
А ревность твою, как волшебный напиток,
Не отрываясь, пила.
О н говорит:
Видел я, как кровь ее сочится,
Как лежит, мертвея, на лугу,
Но того, что с ней сейчас случится,
Я себе представить не могу.

А я была неверной, как любовь
[Неверна]
[Невернее шотландской королевы]
Неверней всех, чьи шеи в полночь гнева
Их собственная украшала кровь.

X.: Ты знаешь.
Г о с т ь: Скажи.
X.: Осквернили пречистое Слово, Растоптали священный Глагол, Что б с сиделками тридцать седьмого Мыла я окровавленный пол.
Г о с т ь: Это уже было.

X.: My end is in my beginning*.
Г о с т ь: Хочешь я возьму тебя с собой?
X.: (с отвращеньем) Это уже было. И много раз
(«Мне голос был. «)
Мне голос был.
Г о с т ь: У тебя мнимые воспоминания.
___________
* Мой конец в моем начале (англ.).

[И] Но в дыхании твоих проклятий
Мне иные чудятся слова,
Те, что туже и хмельней объятий,
И нежны, как первая трава.
(Какое-то замешательство. Железный занавес.)

Мы будем делать все, что нельзя. Мы будем беспощадно уничтожать друг друга. Наша призрачная близость будет казаться чем-то ужасным, запретным и темным.
О н а:
Где б ты ни был, ты делил со мною
Непроглядный мрак,
Чьей бы ни была тогда женою,
Продолжался (я теперь не скрою)
Наш преступный брак.
О н: Это только начало.

Мы до того отравлены друг другом,
Что можно и погибнуть невзначай,
Мы черным унизительным недугом
Наш называем несравненный рай.
В нем все уже прильнуло к преступленью
К какому. Боже милостив, прости,
Что вопреки Всевышнему терпенью
Скрестились два запретные пути.

Ее несем мы, как святой вериги,
Глядим в нее как адский водоем.
Всего страшнее, что две дивных книги
Возникнут и расскажут : всем о всем.

Дорогою ценой и нежданной
Поняла, что он помнит и ждет,
А быть может, и место найдет,
Он могилы моей безымянной.
В т о р а я
Ах! Тебе еще мало по-русски,
И ты хочешь на всех языках,
Знать, как круты подъемы и спуски
И почем у нас совесть и страх.

Страх-то дешев, а с совестью худо,
Не достать нам ее ниоткуда,
(Проходят)

Две тени на просцениуме. Темно. Он ведет ее за руку. Фонарь.
(О н а): Мир не видел такой нищеты,
Существа он не видел бесправней,
Даже ветер со мною на ты,
Там, за той оборвавшейся ставней.
О н: Ишь ты!
О н а: Но за те восемнадцать строчек
Подари мне «вдовий кусочек»,
Расскажи им мою судьбу
И к какому иду столбу.

К р и к и з з р и т е л ь н о г о з а л а:
Не она! Не она! Не та!
О н: Ах, тебе еще мало по-русски,
И ты хочешь на всех языках
Знать, как круты подъемы и спуски
И почем у нас совесть и страх.
О н а: Дорогою ценой и нежданной
Я пойму, что он помнит и ждет,
А быть может, и место найдет
Он могилы моей безымянной.
О н: Я что-то не вижу суфлерской будки. Хочешь, я войду с тобой в пещеру, стану за уступ и буду подавать тебе текст.
О н а: Я Бога молю забыть хоть что-нибудь.

Под лестницей
Кабинет директора
П о м р е ж. (Вбегает): Не дать ли занавес?
Д и р : А что?
П о м р е ж: Да она не то говорит. Всех нас погубит.
Д и р е к т о р (испуганно): Политическое?
П о м р е ж: Нет, нет. бред какой-то любовный, и все стихами.
Д и р е к т о р (успокаивается). Стихами? (пойду). Послушать разве. Я сам когда-то в молодости писал стихи, а про публику не беспокойтесь. Кто это когда-нибудь заметил отсебятину на сцене.
(Е е г о л о с):
Этот рай, где мы не согрешили,
Тошен нам,
Этот запах смертоносных лилий
И еще не стыдный срам.
Снится улыбающейся Еве,
Что [она] ее сквозь грозные века
С будущим убийцею во чреве
Поведет любимая рука.

Сцена опустела. Входит слепой. Клюкой нащупывает тело. Становится на колени, берет руку мертвой. Узнает ее по кольцам.
С л е п о й: Соседка. Упокой Господи, душу усопшей рабы твоей. А имя-то ей как?

Из «Пролога»,
(часть III)
(внутренний диалог: [крик из-за] Стук в железный занавес:
Ты слышишь меня?
О н а: Я всегда слышу тебя.
Г о с т ь: Дождись меня.
О н а: Нет, поздно. Мне пора.
Падает. Смущение за столом. Самый толстый докладывает по телефону.
Г о л о с с г р у з и н с к и м а к ц е н т о м в т е л е ф о н: «Закопать где-нибудь и через неделю потерять могилу. Об исполнении доложить.
П о д х а л и м (в телефон): Позвольте воспользоваться этим важным советом. (низко кланяется).

«Пролог»
Свечи и лампы в окнах гаснут.
Сцена опустела.
Безмолвная фигура в парандже уходит. Голос радио с сильным грузинским акцентом: «Что делает проработанный товарищ?»
Из «Пролога»
Ураганная музыка сразу обрывается. Из оркестра выходит человек со скрипкой, подходит к мертвой и играет
«………………………………………………………»
Занавес
Примечания

Источник