Лишь сон о ней блок
Лишь сон о ней блок
В стихотворении «Сны» Александр Блок с помощью 10 строф пытается передать читателю внутренний мир ребёнка, который пытается заснуть и находится на границе между царством Морфея и реальностью.
Тема и сюжет
С помощью элементов фольклора автор пытается нарисовать картину момента перехода ребенка из реальности ко сну, предлагая себя в роли главного героя. Начинается стихотворение с противоречия:
И пора уснуть, да жалко,
Не хочу уснуть!
Герой понимает, что наступает время сна, но неподалёку от кроватки стоит конь-качалка и это стимулирует к активности мальчика. Ему хочется вместо скучного в его годы сна вскочить на коника и погрузить в скорость бега по полю боя.
В противовес желанию няня рассказывает сказку о богатырях, и она становится ступенькой к царствию Морфея. Мальчик внемлет рассказу и начинает медленно отрываться от границы реальности. Он уже на коне и скачет за моря-океаны, где в хрустальном гробу под свет лампадки спит царевна.
В дымно-синие туманы,
Где царевна спит…
Между сном и реальностью
Конник бьется под стенами замка со спящей царевной и уверен, что она слышит звон его меча и хрусталь стены. Так шаг за шагом по сказке ребёнок засыпает, его сон проходит параллельно сну царицы, только ей время вставать, а ему спать.
Последнее, что помнит герой перед полным погружением в сон – это зелёный свет лампадки в комнате и слова няни «Дремлешь?», на который отвечает только мысль –
И благодарность успокаивающему лучу лампадки:
Тропы в стихе
В стихотворении Блок использует тропы – эпитеты и метафоры, которые помогают раскрыть свойства предметов и явлений, а также придают строкам художественную выразительность.
Отметим эпитеты (дымно-синие туманы, дремные покровы, светлый круг, зеленый луч, сказке древней, заморской царевне).
Использует Блок в стихе и метафоры (стелются лучи, хрусталь стены). С помощью их мы видим, как лучи начинают стелиться сквозь дрёму царевны, а стена стала хрустальной и вот-вот должна рухнуть под ударами мечей всадника.
Имеется в стихотворении сравнение (как в тумане) и несколько анафор (о царевне, о заморской). Звякают ключи – это классическая инверсия.
Стих написан перекрёстной рифмовкой с открытыми и закрытыми рифмами (жалко – уснуть – качалка – скакнуть) и состоит из 10 строф. Жанр стихотворения – фантазия, а для придания строкам правдоподобия Блок использует несколько числительных (семь ночей, сто морей).
Текст
И пора уснуть, да жалко,
Не хочу уснуть!
Конь качается качалка,
На коня б скакнуть!
Луч лампадки, как в тумане,
Раз-два, раз-два, раз.
Идет конница… а няня
Тянет свой рассказ…
Внемлю сказке древней, древней
О богатырях,
О заморской, о царевне,
О царевне… ах…
Раз-два, раз-два! Конник в латах
Трогает коня
И мани’т и мчит куда-то
За собой меня…
За моря, за океаны
Он мани’т и мчит,
В дымно-синие туманы,
Где царевна спит…
Спит в хрустальной, спит в кроватке
Долгих сто ночей,
И зеленый свет лампадки
Светит в очи ей…
Под парчами, под лучами
Слышно ей сквозь сны,
Как звенят и бьют мечами
О хрусталь стены…
С кем там бьется конник гневный,
Бьется семь ночей?
На седьмую — над царевной
Светлый круг лучей…
И сквозь дремные покровы
Стелятся лучи,
О тюремные засовы
Звякают ключи…
Сладко дремлется в кроватке.
Дремлешь? — Внемлю… сплю.
Луч зеленый, луч лампадки,
Я тебя люблю!
Аудио онлайн
Падший Ангел (Александр Блок)
Его встречали повсюду
На улицах в сонные дни,
Он шел и нес свое чудо,
Спотыкаясь в морозной тени.
Я увидел Блока в первый раз в 907 году. Он вошел в вестибюль театра Комиссаржевской, минуя очередь, взял в кассе билет и, подбоченясь, взглянул на зароптавшую очередь барышень и студентов. Его узнали. У него были зеленовато-серые, ясные глаза, вьющиеся волосы. Его голова напоминала античное изваяние. Он был очень красив, несколько надменен, холоден. Он носил тогда черный, застегнутый сюртук, черный галстук, черную шляпу. Это было время колдовства и тайны Снежной Маски.
К этому же времени относится событие в личной жизни Блока: встреча его с одной из тех удивительных русских девушек, мечтательных, нежных и чистых, влюбленность в которых создала вдохновенные страницы в русской литературе.
Пламенная душа Блока прикоснулась к ясной чистоте девичества. Были написаны стихи о Прекрасной Даме.
В стихах о Прекрасной Даме говорилось о непонятной тревоге:
Я просыпался и всходил
К окну на темные ступени.
Морозный месяц серебрил
Мои затихнувшие сени.
Давно уж не было вестей,
Но город приносил мне звуки,
И каждый день я ждал гостей
И слушал шорохи и звуки.
О томлении ожидания:
Вхожу я в бедные храмы,
Совершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцаньи красных лампад.
В тени у высокой колонны
Дрожу от скрипа дверей.
А в лицо мне глядит, озаренный,
Только образ, лишь сон о ней.
. Занавески шевелились и падали.
Поднимались от невидимой руки.
На лестнице тени прядали.
И осторожные начинались звонки.
Еще никто не вошел на лестницу,
А уж заслышали счет ступень.
О безумии Ее появления:
. Все кричали у круглых столов,
Беспокойно меняя место.
Было тускло от винных паров.
О восторге первого видения:
. Глубокий жар случайной встречи
Дохнул с церковной высоты
На эти дремлющие свечи,
На образа и на цветы.
И вдохновительно молчанье,
И скрыты помыслы твои,
И смутно чуется познанье
И дрожь голубки и змеи.
О тревоге соблазна:
. Весь горизонт в огне, и близко появленье,
Но страшно мне: изменишь облик Ты,
И дерзкое возбудишь подозренье,
Сменив в конце привычные черты.
Не одолев смертельные мечты!
Как ясен горизонт! И лучезарность близко.
Но страшно мне: изменишь облик Ты.
И, наконец, о восторге любви:
Ты горишь над высокой горою,
Недоступна в своем терему.
Я примчуся вечерней порою,
В упоеньи мечту обниму.
Ты, заслышав меня издалека,
Свой костер разведешь ввечеру.
Стану, верный велениям Рока,
Постигать огневую игру.
И, когда среди мрака снопами
Я умчусь с огневыми кругами
И настигну Тебя в терему.
. Никому не открою ныне
Того, что рождается в мысли.
Блуждаю, томлюсь и числю.
А между тем эта удивительная книга была написана о России, о бедной, доверчивой, русской душе, снова и снова обольщенной призраком Всеобщего Счастья. Разумеется, Блок ни минуты не думал, что писал книгу о России, он лишь переживал свою влюбленность и вещим, пронзительным взором видел, что она недостижима и невоплотима, потому что он был Поэт, потому что через него говорили миллионы голосов, потому что его личная жизнь, Александра Александровича, была в страшной власти его гения: он был обречен.
Ты в поля отошла без возврата.
Да святится Имя Твое!
Снова красные копья заката
Протянули ко мне острие.
. И веют древними поверьями
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
. Поверь, мы оба небо знали:
Звездой кровавой ты текла,
Я измерял твой путь в печали,
Когда ты падать начала.
Мы знали знаньем несказанным
Одну и ту же высоту
И вместе пали за туманом,
Чертя уклонную черту.
И мрак был глух. И долгий вечер мглист.
И странно встали в небе метеоры.
И был в крови вот этот аметист.
И пил я кровь из плеч благоуханных,
И был напиток душен и смолист.
Но не кляни повествований странных
О том, как длился непонятный сон.
Из бездн ночных и пропастей туманных
К нам доносился погребальный звон;
Язык огня взлетел, свистя, над нами,
Чтоб сжечь ненужность прерванных времен!
Нас некий вихрь увлек в подземный мир.
Он был павшим Ангелом, он был каждым из нас. Его душа была мрачна. Он все более уединялся от людей. Он говорил, обычно, мало. Был приветлив и сдержан. На его прекрасном лице легли следы бессонных ночей. Телефон в его квартире работал только четверть часа в сутки.
. Визг цыганского напева
Налетел из дальних зал,
Дальних скрипок вопль туманный.
Входит ветер, входит дева
В глубь исчерченных зеркал.
В Блоке словно истлевало все, что было его, личным, все, что его, лично, привязывало к жизни, и понемногу освобождалось в нем человеческое, великое. Он без пощады жег себя на огне страстей и тоски. Бывали недолгие вспышки влюбленности, и тогда появились книги колдовского очарования. Так, в одну из зим, в театре, где шла его пьеса, он встретил ту, которую называли впоследствии Снежная Маска».
Январские, то звездные, то вьюжные ночи, печальная прелесть кулис, синие глаза актрисы создали «Снежную Маску», пронзительно печальную книгу о влюбленности.
Белоснежней не было зим
Ты дала мне в руки
И владел я сердцем твоим
Тихо всходил над городом Дым.
Умирали звуки. Белые встали сугробы,
Выплыл серебряный серп,
Снова влюбленность пела ему песни:
. Взор твой ясный к выси звездной
И в руке твой меч железный
Сердце с дрожью бесполезной
Вихри снежные над бездной
Рукавом моих метелей
Серебром моих веселий
На воздушной карусели
Пряжей спутанной кудели
Легкой брагой снежных хмелей
Но снова сердце бьет тревогу:
. И опять глядится смерть
С беззакатных звезд.
О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
В твоей тоске, о Русь!
И нет конца! Мелькают версты, кручи.
Идут, идут испуганные тучи,
Закат в крови! Из сердца кровь струится.
Плачь, сердце, плачь!
Покоя нет! Степная кобылица
Так, быть может, думал Блок-человек. Какой человеческий взор мог проникнуть в глубину той бездны, куда опускалась Россия? Но обреченный певец России, обрученный страшной невесте, Блок должен был идти все дальше, все глубже в русскую, дикую ночь.
«В этом доме, я знаю, будет преступление».
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу.
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты.
Одной слезой река шумней,
Да плат узорный до бровей.
Так было им сказано до революции. В 17-м году Блок вернулся в Петроград. После октября он написал «Двенадцать». И после этой поэмы до самой смерти за три года он не сказал более ни строки стихов. Он мерз в очередях за вяленой рыбой, работал над статьями на различные темы, которые ему заказывали. Был бесконечно кроток и смиренен. Он не хотел и не мог покидать России.
Поэма «Двенадцать» это то, уже сверхчеловеческое, под конец, ясновидение, о котором Блок таинственно поминает во всех книгах:
Ветер взвихрил снега.
Закатился серп луны.
И пронзительным взором
Ты измерила даль страны,
Откуда звучали рога
Снежным, метельным хором.
Пронзительным взором Блок проник в снежную ночь. Он услышал трубные рога революции, ее дикий посвист, ее яростные шаги, и над метелями, над вьюжной ночью:
Ангел, гневно брови изламывающий,
Революция со всем буйством, кровью, муками, с безумными и сверхчеловеческими мечтаниями, включена, как в дивном кристалле, в «Двенадцати».
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
В белом венчике из роз
Пронзительным взором он проник в бездну бездн тьмы. Он увидел Христа, ведущего через мучительство ту, у которой окровавленный плат опущен на брови.
Блок закрыл глаза навсегда. Теперь он знал, зачем его сердце так любило и так бедствовало. Он знал имя той, кого, кружась в огневых кругах своих недолгих лет, он настиг в горном терему.
Так любить, как возлюбил Россию Блок, мог бы только ангел, павший на землю, ангел, сердцу которого было слишком тяжело от любви.
Померк последний свет зари.
Об устойчивости интереса Толстого к поэту после его смерти говорит и заметка «Памяти Блока», опубликованная в No 13 «Литературного приложения» к газете «Накануне» (1922, 13 августа) и не входившая ни в сборники, ни в собрания сочинений.
Слова Толстого о том, что А. Блок не написал после поэмы ни строчки, расходятся с фактами творческой жизни поэта (хотя в печати со стихами он действительно почти не выступал). Сразу после «Двенадцати» написаны знаменитые «Скифы», несколько стихотворений, в том числе «Пушкинскому Дому» (1921), «Женщина, безумная гордячка», главы из поэмы «Возмездие». Находившийся в Париже Толстой мог этих фактов не знать.
Публикуется по кн. О литературе и искусстве.