На дороге снов зову тебя
За кулисами снов 2009
Мы не вернёмся никогда
Из вековечных странствий.
Нас Леты скорая вода
Несёт к иным пространствам.
Но он привет не передаст
Друзьям в незримой дали,
Что распрощались навсегда
И встретятся едва ли.
Вечерняя птица 2009
Под вечер мне пела кудесная птица
О том, что мечте уготовано сбыться,
О том, что свободнее ветра я стану,
Кружащего в дальних, неведомых странах,
О тех, кто меня ожидает доселе
И пестует новь у моей колыбели,
О том, что есть вера завета иного
Да сросшийся с плотью венец мой терновый.
Пропела – и стихли все звуки земные,
Застыли моря. Но храню я поныне
Ту песнь, что покой обратила виною,
И ангел беззвучно парит надо мною.
С тех пор каждый вечер я слышу повсюду
Звенящие отзвуки вещих прелюдов
Да песенку птицы – лукавой свирелью.
И болен я этой безумною трелью.
Словно призрак океана,
что иссяк сотни лет назад,
моя память блуждает
по пустоши старых дней;
и словно во хляби ненастной
навек затонувшее судно,
сердце моё пропало
на дне бесприютной души.
И на пройденных мною дорогах
все следы замело суховеем,
и звёзды, похожие чем-то на слезы,
безмолвно взирают
с холодных высот
на людские скитания.
Элегия Джонатану Ливингстону
почему мой друг забухал,
почему моя жена вновь кормит собою толпу,
почему я приятен лишь хамам, ворам и прочим подонкам?
Почему каждый раз, когда добрый боженька спросит:
«Не холодно ли тебе, дитятко»,
я трусливо ёжась от нескрываемой дрожи
и рисуя лицом портрет неуязвимости
льстиво, почти шёпотом отвечаю:
«Любо мне, дедушка, жарко мне, миленький!»
вместо того, чтобы всею последнею силой,
собранной в кулаке,
двинуть в ****о этому старому садо-мазохисту?
И тогда наступает миг безнаказанности,
что как раз и есть момент истины,
когда зеркала не в силах смотреть на
мою обезумевшую стальную плоть, которую я вминаю
промеж ног своей якобы возлюбленной,
и когда потом долго не могу кончить,
со всего размаха своею пьяной пятерней
бью маленькое домовое божество по лицу
и кричу во всё горло:
«Паршивая ****ь, с тобой я превратился в тряпку!»,
А потом заливаю свою шокированную совесть
водкой до блевоты
и уже не надеюсь, что мне это только снится.
Даже когда я был счастлив
и никого не обижал,
я чувствовал себя виновным в том,
что несчастливы другие.
Нет, миленький боженька,
я никогда не был по-настоящему счастлив.
А потом приходит понимание
того, что нет хороших людей,
что и плохими их назвать невозможно.
невозможно их назвать никак вообще.
И самих себя не знает никто.
Ах, если бы можно было спихнуть
всю вину на Бога или чёрта.
но их тоже никто никогда не видел в лицо.
Острым, алым клинком
Острым, алым клинком
восходящего солнца луч
проколол мне глаза
и швырнул меня в новый день.
Не страдал ни о ком
я вчера в хороводе туч,
что летели назад
и мою уносили тень.
Кто-то взыщет с меня
старый долг и построит дом,
желтопресная ****ь
понесёт репортаж в пресс-клуб,
стаи ловких менял
мне добудут Бодлера том,
и я буду читать
под орган из тюремных труб.
По следам Апостола Павла
«Я есть Тот, Кто Есть; ты есть та, кого нет.»
Житие святой Екатерины Сиенской
Ко мне вернулся сон
Ко мне вернулся сон из времени до бедствий,
И я гулял с отцом по закоулкам детства,
Где ветхие дома, покошенные стены
Да прелая листва в волшебном запустеньи,
Там запахи травы, вечерние аллеи,
И на асфальте швы путей узкоколейных;
Там церковь и погост, поющие цикады,
И жёлтой дымки мост с фонарной эстакадой.
Но если я проснусь, с утра услышав море,
И напоют мне грусть рассветных чаек хоры,
Пройдёт ли мой недуг? Взойдут ли силы полны
На брег моих разлук воспоминаний волны?
Зашелестит ли бриз, да тех ли дней шептаньем?
Ночных чудес эскиз найду ли я в кармане?
Сыщу ли полотно, где сын с отцом успели
Упрятать город снов в поблекшей акварели?
Как глупо, как странно.
Как глупо плакать по ночам
И говорить с самим собою,
Позволив искренним речам
Уйти в безмолвие без боя.
Как глупо думать о других,
Особенно о тех, кто предал,
И, чувства заточая в стих,
Считать стихи своей победой.
Как странно плакать по ночам.
Как глупо мне не верить ей.
За пределами жизни и смерти
Когда-то планктоном я плыл в океанском раздолье,
И видел вокруг облака из акул и китов,
Измерив столетьями жизнь без рассудка и боли
В объятиях мрака иссиня-божественных снов.
Как мне бы хотелось отринуть судейское кресло
Дуального мира, где зло и добро в тупике;
Любить, как святой, без томленья и жара во чреслах,
Корпускулой жизни с волною нестись по реке,
Звучать стоголосо в причудливом эхо каньона,
Зажечься костром в белизне ледниковых широт,
Пьянеть от нектара в лозистых садах Вавилона
И плакать под утро зарянкой у царских ворот.
Не разливай вино речей
О, муза, твой опасен вздор.
Не мир, но меч несёт прозренье,
И то, что было вдохновеньем,
Теперь выносит приговор.
Не разливай вино речей,
Твои слова страшней мечей.
Долой послушного раба!
Я хам, торжественно-печальный,
Тебя настигший ночью в спальне
С холодным лезвием у лба.
Но нам обоим суждено
Под утро раствориться сном.
В ночи последняя строка,
Впитав угрюмый свет лампады,
Нас унесёт к истокам ада;
И чёрно-красная река
Из очагов открытых ран,
Змеёй окрутит юный стан.
Иных пленяй, скорбящий дух!
Резвись огнём конквистадора,
Тебя найдёт в земных просторах
И приютит безумный друг.
В сердца и мысли верных слуг
О муза, ты несёшь недуг.
Во снах неонового цвета
Но каждый призрак в том вагоне
Был на меня похожим чем-то.
И всё казалось цельным фоном,
Отснятой мною кинолентой.
III «Посмертная беседа с ангелом-хранителем»
Мы на незримой высоте, вокруг так тихо.
Царица-ночь встречает нас уже без грима,
Без тех ролей, что исполняли мы так лихо;
И даже боги нынче спят в тени Олимпа.
Здесь только правда, что рождается в беззвучье,
И право быть собой за теменью кулисы.
Вниз не смотри, мой ангел, там овраги-кручи,
Поговори со мной, ведь всё тебе простится.
Ты загадал желанье, бросив медь в колодец,
И я напрасно обещал его исполнить.
Со мной ты плакал вопреки своей природе,
А я бежал по морю, рассекая волны.
Но мои руки, будто сломанные сучья,
В последний миг к тебе потянутся, как к солнцу.
И будет петь твой мирный свет в моём беззвучье
И убаюкивать меня на дне колодца.
Пусть влекут тебя сны
Памяти моей Джерри.
Если сон о разлуке
житейская мудрость развеет,
если к сердцу вернётся
дар пламенной речи однажды,
воспою тебя вновь,
преисполнившись светом и жаждой,
разбросав лепестки
позабытой весны по аллее.
Все следы замело за порогом –
Ни души в белоснежной дали,
Только ветры да память былого –
Запоздалое эхо Земли.
Это наших свершений зола…
Сквозь туман к охладевшему Фебу
Уплывают распятия в небо,
Покидая церквей купола.
Путь мой в храм поэтических граций
Все земное велит позабыть.
Я не волен ни ждать, ни бояться,
Ни знаменья просить у судьбы.
Но, оставив печаль позади,
Незнакомую душу я встречу
И скажу то, что верно и вечно:
«Здравствуй! Я потерялся в пути».
Но, как водится, с первого взгляда
Масти ангельской в ней не найду –
Сердце вымолвит: «Это награда»,
Разум: «Встретил её на беду».
Обречённым на счастье юнцом
Я с дороги к февральскому храму
Вновь сойду и весеннюю драму
Призову, не скрывая лицо.
Мне неведома правда о сроках,
Что положены нам на Земле –
Лишь бы завтра одною дорогой
Шли мы снова в заутренней мгле.
Быль и небыль да горечь в словах
Улетят невозвратною стаей,
А снежинки однажды растают,
Обернуться росой на губах.
Мы войдём вместе вечером в сени
И всю ночь просидим у огня.
Будет ясным без слов откровенье:
«Хорошо, что ты есть у меня».
А восход безымянной звезды –
На него ты укажешь мне взглядом –
Станет нашим венчальным обрядом
На осколках былой мерзлоты.