Найти текст сон обломова
Найти текст сон обломова
Мы в том мирном уголке, где небо с любовью обнимает землю, солнце светит ярко и жарко в течение полугода, а потом медленно уходит на покой. Горы там, словно отлогие холмы. Река бежит весело и играя. Лето, весна, зима и осень приходят в точности с календарем, не бывает такого, чтобы внезапно вернулась зима весною и занесла все снегом. «Ни бурь, ни разрушений не слыхать в том краю». Поэт и мечтатель были бы довольны этой незатейливой местностью.
Три-четыре деревеньки составлял этот уголок, в котором все было тихо, сонно. Повсюду лежат тишина и мир. Уголок этот был непроезжий, а потому черпать знания было неоткуда. И люди жили счастливо, думая, что иначе и жить нельзя.
Из деревень были там Сосновка и Василовка, известные под общим названием Обломовка.
Илья Ильич проснулся рано. Он еще маленький, «хорошенький, красненький, полный». Он видит свою мать, которая осыпает его поцелуями. Мальчик спрашивает у нее, пойдут ли они сегодня гулять? Мать говорит, что пойдут. Потом идут к отцу пить чай. За столом сидят родственники и гости, и все они подхватывают Илюшу, осыпают ласками и похвалами, кормят его булочками, сухариками.
Потом Илюша идет гулять, но мать предупреждает, чтобы он далеко не убегал. Но Илюша не слушает ее. Он бросился в сеновал, потом в овраг, но вовремя его останавливает нянька, говоря, что это не ребенок, а юла какая-то. И приходится Илюше возвращаться. Ему хочется всё узнать, изведать, но мать и няньки не дают ему шагу ступить.
Главною заботой обломовцев были кухня и обед. С самого утра и до полудня готовилась еда в огромных количествах.
В полдень же дом как будто вымирал: наступал час всеобщего послеобеденного сна. «Это был какой-то всепоглощающий, ничем непобедимый сон, истинное подобие смерти. Все мертво, только из всех углов несется разнообразное храпенье на все тоны и лады».
И в это время ребенок был предоставлен сам себе, он все осматривал, забирался в канаву, в овраг. Но жара понемногу спадала, и в доме все пробуждалось. Пили чай. Но вот начинает смеркаться, и в доме принимаются за приготовление ужина. После ужина все ложатся спать, а нянька читает Илюше сказки. И ум, и воображение Обломова, «проникшись вымыслом, оставались уже у него в рабстве до самой старости». Уже взрослый, Илья Ильич узнает, что нет молочных рек, добрых волшебниц и т. д. Но «сказка у него смешалась с жизнью, и он бессознательное грустит подчас, зачем сказка не жизнь, а жизнь не сказка». «Населилось воображение мальчика странными призраками; боязнь и тоска засели надолго, может быть, навсегда в душу».
Далее Илья Ильич увидел себя мальчиком лет тринадцати или четырнадцати. Он уже учится у немца Штольца, у которого был сын Андрей.
Может быть, Илья Ильич чему-нибудь, да и выучился, но вот Верхлевка, где жил Штольц, находилась далеко от Обломовки, и в мороз, дождь и ветер родители не отпускали Илюшу учиться.
Снится также Обломову темная гостиная, мать сидит, поджав ноги, в комнате горит одна сальная свеча. Обломовцы были очень скупы, поэтому они соглашались терпеть любые неудобства, но только не тратить деньги.
Счет времени в Обломовке вели по праздникам, по разным семейным и домашним случаям. Ничто не нарушало в доме привычного течения жизни, однообразия. Все было здесь однообразно: Обломовцы «продолжали целые десятки лет сопеть, дремать, зевать.».
Только однажды произошел случай, нарушивший сложившийся быт Обломовых: к ним пришло письмо. Сначала не хотели открывать послание, но потом выяснили, что это было письмо от Филиппа Матвеича с просьбой прислать ему рецепт пива. Все успокоились, решили, что надо писать ответ. Отец сказал, что «о празднике» лучше напишет. Неизвестно, дождался ли Филипп Матвеич рецепта.
Обломовы всегда понимали выгоду образования, оно могло принести чины, о которых так мечтали для Илюши. Но учиться не любили в Обломовке.
Илюша никогда ничего не делал сам. Вздумается ему что-нибудь, а тут и три-четыре слуги все сами сделают. Так и жил Обломов, «лелеемый, как экзотический цветок в теплице, и так же, как последний под стеклом, он рос медленно и вяло. Ищущие проявления силы обращались внутрь и никли, увядая».
Краткое содержание «Сон Обломова»
Глава 9 «Сон Обломова» Гончарова является одним из ярких эпизодов романа «Обломов», написанного в 1859 году. Сон Обломова, состоящий из нескольких периодов жизни главного героя, помогает лучше раскрыть его характер, понять мотивы поступков.
Рекомендуем читать онлайн краткое содержание «Сна Обломова» на нашем сайте, а после – пройти тест для проверки знаний. Пересказ отрывка будет полезен при подготовке к уроку литературы.
Главные герои
Илья Ильич Обломов – мужчина средних лет, дворянин, который во сне попадает в свое детство и отрочество.
Другие персонажи
Родители Ильи – добродушные, любящие родители, которые всячески оберегали сына от внешних проявлений жизни.
Няня – старушка, которая на всю жизни привила Илюше любовь к сказкам.
Штольц – немец, учитель Ильи, строгий и требовательный человек.
Краткое содержание
Обломову снился чудный край, который « представлял ряд живописных этюдов, веселых, улыбающихся пейзажей ». Казалось, все там сулило счастье, мир и спокойствие. Уголок тот состоял из нескольких деревушек, и среди местных крестьян царили « тишина и невозмутимое спокойствие », не нарушаемые никакими мирскими страстями. Дважды в год они ездили на ярмарку, и больше ни с кем не имели никаких связей. Крестьяне « слыхали, что есть Москва и Питер, что за Питером живут французы или немцы », а дальше следовал мрак, населенный чудовищами, великанами и « людьми о двух головах ».
Именно в этот удивительный край и перенесся в своем сне Обломов. Две деревеньки – Сосновка и Вавиловка – « были наследственной отчиной рода Обломовых », и часто их называли Обломовкой. Илья Ильич проснулся ранним утром в своей детской постельке, ему было всего семь лет. Добрая няня тут же принялась его одевать, умывать и причесывать. Мать осыпала любимого сына поцелуями, после чего все отправились пить чай. За столом маленький Илюша был в центре внимания многочисленных родственников, каждый из которых старался приласкать мальчика и угостить его чем-то вкусненьким.
Затем любознательный, живой мальчик отправлялся на прогулку под строгим надзором няни. Женщине приходилось целый день бегать за резвым воспитанником, который так и норовил оказаться в самых «опасных» местах. Она любила Илюшу всем сердцем, и эта ежедневная суматоха не утомляла ее.
Вдосталь набегавшись и напрыгавшись, Илюша принимался пристально наблюдать за окружающим его миром. Словно губка, впитывал он различные явления, которые глубоко западали в его душу, росли и зрели вместе с ним.
Родители Илюши также не сидели без дела: старик Обломов, сидя у окна, контролировал каждый шаг челяди, а мать давала им бесконечные поручения. Ее « главною заботою была кухня и обед », подготовка к которому начиналась сразу после утреннего чая. В Обломовке большое внимание уделяли заботе о пище. Здесь выращивали самых жирных гусей и индюшат, пекли самые вкусные пироги, делали лучшие в округе соленья и варенья.
После обеда наступал « час всеобщего послеобеденного сна ». Весь дом словно впадал в оцепенение, и этим неизменно пользовался Илюша. Он беспрепятственно взбирался на голубятню, исследовал сад, канаву, выбегал за ворота. После сна все домашние собирались к чаю, а затем занимались своими делами. С наступлением сумерек наступало время ужина, после которого дом погружался в сладостный, безмятежный сон.
Далее Обломов « увидел себя мальчиком лет тринадцати или четырнадцати ». Он учился в пансионе немца Штольца, который не только учил его грамоте, но и пытался перевоспитать изнеженного барчука. « Немец был человек дельный и строгий », и, возможно, у него Илюша набрался бы ума-разума, если бы родная Обломовка не находилась недалеко от пансиона. Мальчик перенимал неспешный образ жизни своих родителей, которые ни к чему не стремились, не ставили перед собой никаких целей. « Другой жизни и не хотели и не любили бы они ». В воспитании сына они переживали лишь о том, « чтоб дитя было всегда весело и кушало много ».
Отправляя Илюшу на неделю в пансион, мать снабжала его всевозможными яствами, и все потому, « что у немца не жирно кормят ». При каждом удобном случае, будь то праздник, приезд гостей или плохая погода, она надолго оставляла сына дома.
Так и рос Илья, будто цветок в теплице. Он стремился жадно познавать мир, резвиться, играть в снежки вместе с деревенскими мальчишками, но родители видели в этой славной живости характера лишь угрозу его здоровью, и тщательно кутали мальчика в теплые одеяла.
Заключение
Сновидение главного героя играет большую роль в понимании его характера, раскрывает причины появления в обществе явления «обломовщины». Инертность, нежелание и неумение трудиться, душевная глухота Обломова были следствием его воспитания.
После ознакомления с кратким пересказом «Сна Обломова» рекомендуем прочесть отрывок в полной версии.
Тест по произведению
Проверьте запоминание краткого содержания тестом:
И.А. Гончаров. Сон Обломова
Когда долго изучаешь эпоху 60х годов, меняются оценки событий и лиц. В школе еще мне, как и всем прочим, сообщили великую глупость, что истинный демократ — это Базаров. Потом Некрасов был в демократах — и были основания. Однако я стал зрелым человеком, и мне захотелось найти демократа в писаниях их, в идеях, в самом сокровенном, в глубине их психики, мировоззрения. У меня тогда была идея, а был ли в России хоть один демократ в истинном смысле этого слова… Впрочем, идея не нова.
Так вот, Гончаров может высказывать любые взгляды, но он при этом останется демократом. Царь может быть демократом, а революционер — подонком и абсолютистом (идеи, например, — и тут ходить далеко не надо). У Гончарова тут удивительно опускается (вроде бы) дворянин, однако при этом сама художественная ткань ликует и поет о вечном равенстве сословий! Обломов со своей «хозяйкой» гораздо счастливее, цельнее, убедительнее Штольца с этой божественной тургеневской Ольгой. Счастливым можно быть везде, и нет разрядов счастья, и нет разрядов людей по гражданскому состоянию, убеждениям, происхождению — все это чушь, хотя бы потому, что жизнь в тысячу раз сложнее! Мыслитель, глубокий мыслитель — всегда демократ. Антидемократическая идея залетает в пустую башку, она — от неполноценности, когда человеку нечем более выделиться…
Еще дело в том, на какой глубине плывет рыба…
Эти доктора наши вечно предлагают экстраординарные меры типа съездить за границу или ходить 8 часов в сутки, им бы только поломать — а там поглядим, что выйдет. Все лучше этого покоя. Ненавидят покой! Пустая душа, в которой вечное метание мелочных интересов и какие-то дикие фантазии о деятельности, прогрессе и революциях, душа убогого фанатика, вечно зовущего на баррикады, вечно куда-то рвущегося — от жизни, которой он не знает, проблем, которых он не пережил, да и по мелочности своей не в силах пережить вовсе.
Думаю, тут ключ ко всему роману, да и не только к этому роману: все зависит, мне кажется, от этой глубины. Именно она налагает на человека шоры, делает его недвижимым, будто завороженным головой новой Медузы — да нам от него не дела надо, не перемен, чтоб стал «как все» (все — идиоты, и живут как мещане); нам нужна картина, которую он увидел там. Ведь туда не всякий доплывет.
1. НАТУРФИЛОСОФИЯ 1
Главный образ сна — образ покоя.
Стр. 95. Да и зачем оно, это дикое и грандиозное?
Русская равнина стоит на заднем плане всей картины. Обломовцам не нужны катастрофы, перемены, «дикое и грандиозное», они живут, как жили отцы и деды…
Вызывает поначалу недоумение, когда Гончаров в первой части сна описывает пейзаж Обломовки. Он отвергает все то, чем люди привыкли восхищаться – горы, море, водопады, – однако это все не более, чем эксцессы природы. Русский человек понимает природу совершенно иначе, не внешне, не как фон для жизни, а как саму жизнь, он не на природе, не над ней, — и уж конечно он в ней не «работник», — а в природе, как в своем естественном доме, не сказать – в своем теле… Он органическая неисторжимая частица этой родной природы, этой земли, не любуется ею, а дышит ею каждый миг своей жизни, поэтому его связывают с родной природой, с этим русским миром, коренные глубинные связи, они мистичны, и поэтому он так строит дома – нелепо, какие-то черные кривые избушки, влепленные в какой-нибудь склон, как изба Онисима.
В этом есть какая-то непонятная для нас самих концепция жизни. Европеец расчищает пространство и строит дом по плану с удобной дорогой и службами, строит надежно, используя каждый сантиметр пространства. Когда едешь по Европе, очень хорошо это видно: все использовано, все подогнано, нет пустот — погулять негде… А у нас непонятным мистическим образом возникает вдруг деревня на самом берегу реки, и не высоком, вот-вот зальет весной – и не заливает почему-то; впечатление, что эти домики неразрывная часть самой природы, как пни или овраги, да и внутри они низкие, согнувшись человек входит, словно поклоняется родному дому, родной земле, из которой этот дом (такое впечатление) и вырос. Ничего лишнего в этом доме нет, только необходимое.
Эта земля, по Гончарову, ничем не поражает воображение, но хранит человека, дарует ему все нужное для жизни; он вовсе не преобразователь и не строитель на земле, но лишь пользователь, такой же естественный, как муравей, с которым он сравнивает крестьянина-хлебопашца
Стр. 99. Всякий знал там самого себя.
Как так? Это непросто: познать самого себя. Великие римляне выдвинули это как основной лозунг своей мудрости, а тут… Что же, все знали самих себя? Да. Потому что познать себя лично как исключительную особь, действительно невозможно. Человек живет, являясь частицей в общем, он часть среды, часть страны, часть истории и проч. А в Обломовке каждый — настолько органическая часть целого, сросся с традицией и историей, что знает себя. Тут философское решение проблемы самопознания. Они не знали других людей, иной жизни:
Т.е. у них в головах не было ничего лишнего, мусора мещанских сравнений и вечного зуда переустройства, чтоб было «не хуже, чем у соседа». Наверное, это ключ к покою и радости. Давно известно, что все наши беды от сравнений. Упокоенность в своем быту, своей истории, своей культуре и т.д. есть несомненный путь к счастью целого народа.
2. ВОСПИТАНИЕ
Чтобы человек вырос таким, ну скажем, нелюбопытным, с детства его окружает система запретов. Илюше нельзя никуда отлучаться, гасятся все детские порывы — или разумно вводятся в некое русло? Мы ведь знаем, что такое наша взрослая жизнь: все нельзя! Так, ребенок вырастает вполне готовым к тихому и мирному бытию в Обломовке. Nil extra!
Стр. 103. Он «чертит программу своей жизни по жизни, его окружающей».
И тут описывается целый великолепный набор светлых сцен: все умиротворяет, воспитывает душу любящую, кроткую и блаженную, полную тепла и света.
Можно далее найти момент, где устанавливается полная тишина (стр. 105 — «все как будто вымерло»), но не думаю, что это символ: в тишине (прочтите далее) «раздается голос человеческий», и что ж, он слышен далеко и всеми, не то что у нас теперь, когда начнут все кричать, и никто тебя и слушать не захочет. Тишина хороша, русский человек ее любит более общего ора. Илюша даже насекомым-нарушителям тишины крылья обрывал, наводя порядок в природе. Есть что-то магичное в этой обломовской тишине. Где-то «зреют преступные мысли», а они «почивают спокойно». Нет, не борются с преступниками, да у них и не было преступлений, а почивают…
Мы теперь живем в ином мире, где деятельность стала чем-то совершенно необходимым, мы жить не умеем без действий, без целой программы переустройства своей жизни, в лучшем случае; и разучились оттого наслаждаться, слушать тишину леса или другого человека… Эта бесконечная чреда дел и забот превратила нас в напуганных животных.
Стр. 109. Воображение и ум, проникшись вымыслом, оставались уже у него в рабстве до старости…
Этот покой есть некий водораздел между миром сим и миром иным. И отказ от внешних и дополнительных впечатлений, и равнодушие к новостям, и эта завороженность тишиной были не обязательно следствием всеобщей лени. Да и возможно ли такое: массовая лень целого народа?! (Потому что ведь речь не только о деревне Обломовке, это, надеюсь, ясно всем…) Тут нечто глубоко духовное и типичное, некая тайна русского характера. Оказывается, русский человек тоже жаден до информации — но информации несколько иного рода. Он религиозен, мистичен, он жаждет иных миров. Тут скушно ему, и он всячески ограничивает свой здешний круг, чтобы углубиться в иные круги. Род духовного любопытства, даже порыва, если такое слово подходит к Обломовке!
Стр. 112. Населилось воображение мальчика странными призраками. Он все мечтает о волшебной стороне…
Потому что в этом животворном покое духовная жизнь ясная и вера прочна. Человек жаждет того мира, которого край мелькнул в глазах старой няни или в рассказах старика. «В Обломовке верили всему…» — душа их открыта для чудесного, вовсе не желает довольствоваться унылым здешним. Это можно назвать предрассудками — а можно назвать верой в Бога, в красоту Божьего мира: тут уж все зависит от нашей позиции, от того, как мы сами в детстве воспитывались, кто мы.
Добролюбов в своей глупой статье обвинил обломовцев в том, что они рассуждают, да ничего не желают сделать полезного. Однако не только пустых «дел» они не признают, даже из рассуждения особого рода. Вот, цитата:
Стр. 114. Они никогда не смущали себя никакими туманными умствованиями или нравственными вопросами, оттого всегда и цвели здоровьем…
Монолог героя совершенно от сердца (когда о литературе говорит да о милосердии), а вот пустых рассуждений у Обломова нет. Сравнить хоть его отношения с хозяйкой — и отношения Штольца с Ольгой: вот где умствования да нравственные дилеммы, вот где бури в стакане воды! Мы так умеем развести вокруг проблемы да дилеммы — шагу ступить невозможно. Обломовец тут с ума бы сошел: он любит ширь да шагать спокойно! У него есть «норма жизни» (тут же), а у штольцев ее нет. Посмотрите, есть ли в европейской литературе эта норма? Ее ищут, и романтические порывы сменяются снова и снова новоклассическими устоями, и снова падают кумиры — хаос дурных исканий в бесконечном океане! Так не судите, господа, обломовцев, у которых эта норма есть, эти устои крепки, как гранит. Найдите лучшие, и тогда скажем, правы ли вы. А пока (хоть в нашем сегодняшнем мире) и говорить с вами не о чем.
Стр. 117. В самом деле, славный был плотник этот Лука!
Образ крыльца является символом и как бы эпиграфом ко всей обломовской жизни. Тут все так сделано (прочно, на века), что шатается и скрипит, да не разваливается почему-то. Какие-то внутренние штыри держат. С другой стороны, автор «отдает хозяевам справедливость»: они не терпят неудобства, сразу входят во все мелочи; они вовсе не напоминают тех людей, которые все время отдают «главным вопросам», оставляя вовсе без внимания быт, детей, хозяйство — т.е. всю свою текущую жизнь. Нет, обломовцы прекрасно понимают уникальность этой жизни и не желают жить кое-как. Это житье кое-как, т.е. наше теперешнее житье, без всяких штырей и жердей, когда не только плетень повалился, но прямо-таки ни одного нравственного принципа целого не осталось! — ох, как от него тянет в Обломовку!
А ведь мы понимаем, что допускаем тут перехлест, и специально его допускаем: мы вовсе не имеем в виду, что Гончаров именно это хотел сказать сном Обломова, да только сама богатая художественная ткань тут говорит, и через сто лет говорит совершенно другое…
Стр. 120. То ли дело, если б каждый день как вчера, вчера как завтра…
Тоже интересная мысль. Обломовцы не терпят перемен, даже старение их не тревожит. Они мыслят о смерти, демонстрируя тут глубокую мудрость. Однако мысли эти не суетные, истеричные, а уравновешенные, покойные. Тут человек понимает свою бренность и выказывает лишь печальное сожаление, а не кричит на Бога, не лается, как щенок какой… Полны достоинства их мысли и разговоры.
«Старый старится, а молодой растет» — и лучше не скажешь! Для жизненной мудрости они находят слова простые и вечные. Не в этом ли смысл и великой мудрости, и великой литературы? Да, это так. А ерничанье, крик, выхватывание «больных вопросов», спекуляция на модных темах обычно ведут к пророчествам неминуемых катастроф, раздору, войне всех со всеми. Мы разучились стремлениям к гражданскому миру, взаимопониманию, объединению вокруг вечного и незыблемого, и нам тут есть чему поучиться — хоть у обломовцев. Когда каждый из них рассказывает свои сны, когда соседи «залезут в сокровенные помыслы и намерения каждого» — в этой неприятной деревенской привычке есть и иное: желание быть открытым, искренним, прочтенным, не утаить, и более того: образ некого, пусть несовершенного, но братства, сельского мира. По мне, этот образ сонного царства в избе, где баре и крестьяне лениво переговариваются о разной разности (от кур да плетней до мыслей о смерти), гораздо убедительнее, скажем, фигуры Платона Каратаева — а речь-то идет о том же самом! «Война и мир»! Вечная и роковая проблема русского бытия.
Надо, конечно, оговориться и удовлетворить другую сторону: конечно, лень, скука, тугоумие, недалекость; конечно, эти селяне, с испугом взирающие на письмо, смешны и нелепы! Открой и прочти письмо! Они бессильны перед миром, который и задавил их — мы это знаем, и знаем, что вина тут не столько мира. Они были не готовы к этому столкновению. Но мне что-то не по вкусу эти крупные исторические обобщения. А кто неуязвим? Кто знает этот самый мир, и что ему придет в голову завтра? Жить ли, завися от него или игнорируя его? Вот главный вопрос философии истории, главный вопрос русской истории, ведь именно на эту тему спорили наши западники и славянофилы. И спорят до сих пор.
Думаю, обе точки зрения по-своему убедительны. И я смотрю на обломовцев, склонившихся над страшным письмом из огромного, неведомого им мира… Нет, не вижу я всемирного братства, не вижу уничтожения национальностей, не думаю, чтобы обломовцам было лучше, если бы они стали жить так, как хочет Штольц. Люди веками искали свой уклад. Я не уверен, что кто-то выдумал уклад, хороший для всех. Да, в чем-то мы будем и далее не понимать друг друга; ничего, найдутся переводчики. Но унификация условий жизни, философии, религии, стандартизация людей, по мне, вещь страшная, и я понимаю обломовцев, склонившихся над страшным письмом. Хотя я тоже уже не вполне азиат и смеюсь над ними. Но я не вижу в их поведении ничего страшного, вот в чем дело…
Стр. 126. Он все читает с равным удовольствием…
И Обломов будет читать так же, за что Добролюбов его и отругает вкупе с Онегиным, Печориным и прочими «обломовцами», которые читают и пишут бестолково, непонятно зачем и во имя чего.
Мне кажется, обломовцы читали лучше, чем мы. Эту страшную мысль я высказываю после долгих раздумий. Они умели прочесть и календарь, и газету, и журнал, везде находя что-то интересное. Это убого? Но, может, это не то что обширный, а живой и естественный кругозор, любопытство узнать новое? Скромность? А наш выбор злободневного, наши очереди за газетами, которые убоги, и в которых пишут точно то же самое, о чем вчера говорили по ТВ? По мне, это узость. Обломов читает мало, потому что писания эти полны суеты, тщеславия и пошлости. А для нас книга стала идолом, мы собираем книги! Есть тысячи, миллионы обывателей, которые собирают их, не читая вовсе. Мы преклоняемся перед писателем и перед книгой. А я презираю этих писателей с их союзом писателей, с их алчностью и серостью. Книгу люблю, однако предпочитаю задушевный разговор. Иной читатель, я замечал, и мыслей в голове не имеет, он мне напоминает верующего, который и помыслить не может заговорить с Богом — да книга не Бог! — так что точнее, напоминает он гоголевского Петрушку.
Книгопечатание — величайшее зло нового времени, однако эту тему Толстой и Пушкин, и прочие осветили уже достаточно, не стану повторять.
Где капля блага, там на страже
Иль просвещенье, иль тиран
Гениальные слова, которым находим подтверждение и у Ивана Ильича:
стр. 128. Учение-то не свой брат — хоть кого в бараний рог свернет.
Подчеркиваю, потому что слова все золотые, значимые: учение это западное, плохое, ничего общего с русскими обычаями и традициями интеллектуальной жизни (пусть и обломовской) не имеет: «не свой брат», и любую, и сильную, индивидуальность нивелирует, стирает; мы тоже ведь не выбираем учение для своих детей: отдали в школу, да и спокойны: лишь бы дома не сидел.
А вот заботливые родители Илюшу все удерживали дома. Потому что это был настоящий русский дом! Там воспитывали в нем эту нежность и доброту, эту глубину миропонимания, этот философский и раздумчивый склад ума, который потом своими прозрениями и тонкостью так потряс несчастную Ольгу: она никак опомниться не могла от таких глубин! Да в какой школе могли бы его этому научить! А стоит ли терять время, чтоб научиться другому? Так ли оно, это другое, важно?
Оно, конечно: человек обязан работать, служить! Вот, Добролюбов онегиных да печориных упрекает, что не служили, дескать, а Писарев вообще договорился до того, что Молчалин лучше Обломова, ибо служит и общественный человек! Тут сами поразмыслите: это уж, по-моему, какой-то литературный фашизм…
Стр. 129. Добыть как-нибудь аттестат, где было бы сказано, что Илюша прошел все науки и искусства.
Мечта любого современного родителя — таковы уж наши школы. Тут, конечно, опять две стороны, и эта лень, апатия в социальном смысле нехороши. Только тут просто дурное качество человека. Хорошего и доброго человека. Нужны ли вам хорошие качества на дурном и неверном пути? Ведь качества меняются, да и в них ли суть?
«Он рос медленно и вяло…» — пишет автор на последних страницах сна, и, конечно, тут мало хорошего и утешительного. Мы все растем медленно и вяло, говорите ли о стране или о любой страте нашего общества или любого иного русского общества. Однако, когда мы растем быстро, стремительно (пример — 60-е годы XIX в.), лучше ли мы вырастаем? Вот вопрос!
Я не знаю на него отчетливого и окончательного ответа, мне только хотелось обратить внимание на этот вопрос, призвать читателя не давать быстрого ответа, почерпнутого, как правило, из газет (пусть это и не третьегодичные, а свежие наши газеты). Не надо искать ответа на этот вопрос в газетах.
1. По изданию: И.А. Гончаров. Избранные сочинения. (Библиотека учителя). М., «Худ. лит.», 1990.