Произведение что делать 4 сон
И снится Вере Павловне сон, будто:
Wie herrlich leuchtet
Mir die Natur!
Wie glanzt die Sonne!
Wie lacht die Flur! <*><136>
<* Как мне природа
Блестит вокруг,
Как рдеет солнце,
Смеется луг!
(Перевод С. С. Заяицкого)>
И видит Вера Павловна, что это так, все так.
O Erd’! O Sonne!
O Gluck! O Lust!
O Lieb’, o Liebe,
So goldenshon,
Wie Morgenwolken
Auf jenen Hoh’n! <*>
<* О мир, о солнце
О свет, о смех!
Любви, любови
О блеск златой,
Как горний облак
Над высью той!
(Перевод С. С. Заяицкого)>
— Теперь ты знаешь меня? Ты знаешь, что я хороша? Но ты не знаешь; никто из вас еще не знает меня во всей моей красоте. Смотри, что было, что теперь, что будет. Слушай и смотри:
Wohl perlet im Glase der purpurne Wien,
Wohl glanzen die Augen der Gaste. <*><138>
<* Как весело кубок бежит по рукам,
Как взоры пирующих ясны.
(Перевод С. П. Шевырева)>
У подошвы горы, на окраине леса, среди цветущих кустарников высоких густых аллей воздвигся дворец.
Звучат слова поэта, и возникает картина.
Роскошная женщина. На руках и на ногах ее тяжелые золотые браслеты; тяжелое ожерелье из перлов и кораллов, оправленных золотом, на ее шее. Ее волоса увлажены миррою. Сладострастие и раболепство в ее лице, сладострастие и бессмыслие в ее глазах.
Опять звучат вдохновенные слова поэта. Возникает новая картина.
Что говорит она женщине, почти так же прекрасной, как сама она, бросающей фимиам на ее олтарь?
«Будь источником наслаждения для мужчины. Он господин твой. Ты живешь не для себя, а для него».
И в ее глазах только нега физического наслаждения. Ее осанка горда, в ее лице гордость, но гордость только своею физическою красотою. И на какую жизнь обречена была женщина во время царства ее? Мужчина запирал женщину в гинекей, чтобы никто кроме его, господина, не мог наслаждаться красотою, ему принадлежащею. У ней не было свободы. Были у них другие женщины, которые называли себя свободными, но они продавали наслаждение своею красотою, они продавали свою свободу. Нет, и у них не было свободы. Эта царица была полурабыня. Где нет свободы, там нет счастия, там нет меня.
Опять звучат слова поэта. Возникает новая картина.
«Люди были, как животные. Они перестали быть животными, когда мужчина стал ценить в женщине красоту. Но женщина слабее мужчины силою; а мужчина был груб. Все тогда решалось силою. Мужчина присвоил себе женщину, красоту которой стал ценить. Она стала собственностью его, вещью его. Это царство Астарты.
«Это было недавно, о, это было очень недавно. Ты знаешь ли, кто первый почувствовал, что я родилась и сказал это другим? Это сказал Руссо в «Новой Элоизе» <144>. В ней, от него люди в первый раз услышали обо мне.
— Но я могу знать всю тебя?
— Да, ты можешь. Твое положение очень счастливое. Тебе нечего бояться. Ты можешь делать все, что захочешь. И если ты будешь знать всю мою волю, от тебя моя воля не захочет ничего вредного тебе: тебе не нужно желать, ты не будешь желать ничего, за что стали бы мучить тебя незнающие меня. Ты теперь вполне довольна тем, что имеешь; ни о чем другом, ни о ком другом ты не думаешь и не будешь думать. Я могу открыться тебе вся.
— Назови же мне себя, ты назвала мне прежних цариц, себя ты еще никогда не называла мне.
— Ты хочешь, чтобы я назвала себя? Смотри на меня, слушай меня.
— Смотри на меня, слушай меня. Ты узнаешь ли мой голос? Ты узнаешь ли лицо мое? Ты видела ли лицо мое?
Да, она еще не видела лица ее, вовсе не видела ее. Как же ей казалось, что она видит ее? Вот уж год, с тех пор как она говорит с ним, с тех пор как он смотрит на нее, целует ее, она так часто видит ее, эту светлую красавицу, и красавица не прячется от нее, как она не прячется от него, она вся является ей.
— Нет, я не видела тебя, я не видела лица твоего; ты являлась мне, я видела тебя, но ты окружена сиянием, я не могла видеть тебя, я видела только, что ты прекраснее всех. Твой голос, я слышу его, но я слышу только, что твой голос прекраснее всех.
— Смотри же, для тебя на эту минуту я уменьшаю сиянье моего ореола, и мой голос звучит тебе на эту минуту без очаровательности, которую я всегда даю ему; на минуту я для тебя перестаю быть царицею. Ты видела, ты слышала? Ты узнала? Довольно, я опять царица, и уже навсегда царица.
Она опять окружена всем блеском своего сияния, и опять голос ее невыразимо упоителен. Но на минуту, когда она переставала быть царицею, чтоб дать узнать себя, неужели это так? Неужели это лицо видела, неужели этот голос слышала Вера Павловна?
Да, Вера Павловна видела: это она сама, это она сама, но богиня. Лицо богини ее самой лицо, это ее живое лицо, черты которого так далеки от совершенства, прекраснее которого видит она каждый день не одно лицо; это ее лицо, озаренное сиянием любви, прекраснее всех идеалов, завещанных нам скульпторами древности и великими живописцами великого века живописи, да, это она сама, но озаренная сиянием любви, она, прекраснее которой есть сотни лиц в Петербурге, таком бедном красотою, она прекраснее Афродиты Луврской <145>, прекраснее доселе известных красавиц.
— Ты видишь себя в зеркале такою, какая ты сама по себе, без меня. Во мне ты видишь себя такой, какою видит тебя тот, кто любит тебя. Для него я сливаюсь с тобою. Для него нет никого прекраснее тебя: для него все идеалы меркнут перед тобою. Так ли?
«Теперь ты знаешь, кто я; узнай, что я.
«Во мне наслаждение чувства, которое было в Астарте: она родоначальница всех нас других цариц, сменявших ее. Во мне упоение созерцанием красоты, которое было в Афродите. Во мне благоговение перед чистотою, которое было в «Непорочности».
«Когда мужчина признает равноправность женщины с собою, он отказывается от взгляда на нее, как на свою принадлежность. Тогда она любит его, как он любит ее, только потому, что хочет любить, если же она не хочет, он не имеет никаких прав над нею, как и она над ним. Поэтому во мне свобода.
«От равноправности и свободы и то мое, что было в прежних царицах, получает новый характер, высшую прелесть, прелесть, какой не знали до меня, перед которой ничто все, что знали до меня.
«До меня не знали полного наслаждения чувства, потому что без свободного влечения обоих любящих ни один из них не имеет светлого упоения. До меня не знали полного наслаждения созерцанием красоты, потому что, если красота открывается не по свободному влечению, нет светлого упоения ее созерцанием. Без свободного влечения и наслаждение, и восхищение мрачны перед тем, каковы они во мне.
«Моя непорочность чище той «Непорочности», которая говорила только о чистоте тела: во мне чистота сердца. Я свободна, потому во мне нет обмана, нет притворства: я не скажу слова, которого не чувствую, я не дам поцелуя, в котором нет симпатии.
«Но то, что во мне новое, что дает высшую прелесть тому, что было в прежних царицах, оно само по себе составляет во мне прелесть, которая выше всего. Господин стеснен при слуге, слуга стеснен перед господином; только с равным себе вполне свободен человек. С низшим скучно, только с равным полное веселье. Вот почему до меня и мужчина не знал полного счастья любви; того, что он чувствовал до меня, не стоило называть счастьем, это было только минутное опьянение. А женщина, как жалка была до меня женщина! Она была тогда подвластным, рабствующим лицом; она была в боязни, она до меня слишком мало знала, что такое любовь: где боязнь, там нет любви.
«Я все сказала тебе, что ты можешь сказать другим, все, что я теперь. Но теперь царство мое еще мало, я еще должна беречь своих от клеветы незнающих меня, я еще не могу высказывать всю мою волю всем. Я скажу ее всем, когда мое царство будет над всеми людьми, когда все люди будут прекрасны телом и чисты сердцем, тогда я открою им всю мою красоту. Но ты, твоя судьба, особенно счастлива; тебя я не смущу, тебе я не поврежу, сказавши, чем буду я, когда не немногие, как теперь, а все будут достойны признавать меня своею царицею. Тебе одной я скажу тайны моего будущего. Клянись молчать и слушай.
— О, любовь моя, теперь я знаю всю твою волю; я знаю, что она будет; но как же она будет? Как тогда будут жить люди?
Является сестра своих сестер, невеста своих женихов.
«То, что мы показали тебе, нескоро будет в полном своем развитии, какое видела теперь ты. Сменится много поколений прежде, чем вполне осуществится то, что ты предощущаешь. Нет, не много поколений: моя работа идет теперь быстро, все быстрее с каждым годом, но все-таки ты еще не войдешь в это полное царство моей сестры; по крайней мере, ты видела его, ты знаешь будущее. Оно светло, оно прекрасно. Говори же всем: вот что в будущем, будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести: настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением ваша жизнь, насколько вы умеете перенести в нее из будущего. Стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее все, что можете перенести».
Что делать? (Чернышевский Н. Г., 1863)
«Нет, те царицы были непохожи на меня. Все они еще продолжают царствовать, но царства всех их падают. С рождением каждой из них начинало падать царство прежней. И я родилась только тогда, когда стало падать царство последней из них. И с тех пор как я родилась, царства их стали падать быстро, быстро, и они вовсе падут, — из них следующая не могла заменить прежних, и они оставались при ней. Я заменяю всех, они исчезнут, я одна останусь царствовать над всем миром. Но они должны были царствовать прежде меня; без их царств не могло придти мое.
«Люди были, как животные. Они перестали быть животными, когда мужчина стал ценить в женщине красоту. Но женщина слабее мужчины силою; а мужчина был груб. Все тогда решалось силою. Мужчина присвоил себе женщину, красоту которой стал ценить. Она стала собственностью его, вещью его. Это царство Астарты.
«Когда он стал более развит, он стал больше прежнего ценить ее красоту, преклонился перед ее красотою. Но ее сознание было еще не развито. Он ценил только в ней красоту. Она умела думать еще только то, что слышала от него. Он говорил, что только он человек, она не человек, и она еще видела в себе только прекрасную драгоценность, принадлежащую ему, — человеком она не считала себя. Это царство Афродиты.
«Но вот начало в ней пробуждаться сознание, что и она человек. Какая скорбь должна была обнять ее и при самом слабом проявлении в ней мысли о своем человеческом достоинстве! Ведь она еще не была признаваема за человека. Мужчина еще не хотел иметь ее иною подругою себе, как своею рабынею. И она говорила: я не хочу быть твоею подругою! Тогда страсть к ней заставляла его умолять и смиряться, и он забывал, что не считает ее человеком, и он любил ее, недоступную, неприкосновенную, непорченную деву. Но лишь только верила она его мольбе, лишь только он касался ее — горе ей! Она была в руках его, эти руки были сильнее ее рук, а он был груб, и он обращал ее в свою рабыню и презирал ее. Горе ей! Это скорбное царство девы.
«Но шли века; моя сестра — ты знаешь ее? — та, которая раньше меня стала являться тебе, делала свое дело. Она была всегда, она была прежде всех, она уж была, как были люди, и всегда работала неутомимо. Тяжел был ее труд, медлен успех, но она работала, работала, и рос успех. Мужчина становился разумнее, женщина тверже и тверже сознавала себя равным ему человеком, — и пришло время, родилась я.
«Это было недавно, о, это было очень недавно. Ты знаешь ли, кто первый почувствовал, что я родилась и сказал это другим? Это сказал Руссо в «Новой Элоизе» <115>. В ней, от него люди в первый раз услышали обо мне.
— Но я могу знать всю тебя?
— Да, ты можешь. Твое положение очень счастливое. Тебе нечего бояться. Ты можешь делать все, что захочешь. И если ты будешь знать всю мою волю, от тебя моя воля не захочет ничего вредного тебе: тебе не нужно желать, ты не будешь желать ничего, за что стали бы мучить тебя незнающие меня. Ты теперь вполне довольна тем, что имеешь; ни о чем другом, ни о ком другом ты не думаешь и не будешь думать. Я могу открыться тебе вся.
— Назови же мне себя, ты назвала мне прежних цариц, себя ты еще никогда не называла мне.
— Ты хочешь, чтобы я назвала себя? Смотри на меня, слушай меня.
Что делать? (Чернышевский Н. Г., 1863)
— О, любовь моя, теперь я знаю всю твою волю; я знаю, что она будет; но как же она будет? Как тогда будут жить люди?
— Я одна не могу рассказать тебе этого, для этого мне нужна помощь моей старшей сестры, — той, которая давно являлась тебе. Она моя владычица и слуга моя. Я могу быть только тем, чем она делает меня; но она работает для меня. Сестра, приди на помощь.
Является сестра своих сестер, невеста своих женихов.
— Здравствуй, сестра, — говорит она царице, — здесь и ты, сестра? — говорит она Вере Павловне, — ты хочешь видеть, как будут жить люди, когда царица, моя воспитанница, будет царствовать над всеми? Смотри.
Здание, громадное, громадное здание, каких теперь лишь по нескольку в самых больших столицах, — или нет, теперь ни одного такого! Оно стоит среди нив и лугов, садов и рощ. Нивы — это наши хлеба, только не такие, как у нас, а густые, густые, изобильные, изобильные. Неужели это пшеница? Кто ж видел такие колосья? Кто ж видел такие зерна? Только в оранжерее можно бы теперь вырастить такие колосья с такими зернами. Поля, это наши поля; но такие цветы теперь только в цветниках у нас. Сады, лимонные и апельсинные деревья, персики и абрикосы, — как же они растут на открытом воздухе? О, да это колонны вокруг них, это они открыты на лето; да, это оранжереи, раскрывающиеся на лето. Рощи — это наши рощи: дуб и липа, клен и вяз, — да, рощи те же, как теперь; за ними очень заботливый уход, нет в них ни одного больного дерева, но рощи те же, — только они и остались те же, как теперь. Но это здание, — что ж это, какой оно архитектуры? Теперь нет такой; нет, уж есть один намек на нее, — дворец, который стоит на Сайденгамском холме <117>: чугун и стекло, чугун и стекло — только. Нет, не только: это лишь оболочка здания, это его наружные стены; а там, внутри, уж настоящий дом, громаднейший дом: он покрыт этим чугунно — хрустальным зданием, как футляром; оно образует вокруг него широкие галлереи по всем этажам. Какая легкая архитектура этого внутреннего дома, какие маленькие простенки между окнами, — а окна огромные, широкие, во всю вышину этажей! Его каменные стены — будто ряд пилястров, составляющих раму для окон, которые выходят на галерею. Но какие это полы и потолки? Из чего эти двери и рамы окон? Что это такое? серебро? платина? Да и мебель почти вся такая же, — мебель из дерева тут лишь каприз, она только для разнообразия, но из чего ж вся остальная мебель, потолки и полы? «Попробуй подвинуть это кресло», — говорит старшая царица. Эта металлическая мебель легче нашей ореховой. Но что ж это за металл? Ах, знаю теперь, Саша показывал мне такую дощечку, она была легка, как стекло, и теперь уж есть такие серьги, брошки, да, Саша говорил, что, рано или поздно, алюминий [38] заменит собою дерево, может быть, и камень. Но как же все это богато! Везде алюминий и алюминий, и все промежутки окон одеты огромными зеркалами. И какие ковры на полу! Вот в этом зале половина пола открыта, тут и видно, что он из алюминия. «Ты видишь, тут он матовый, чтобы не был слишком скользок, — тут играют дети, а вместе с ними и большие; вот и в этом зале пол тоже без ковров, — для танцев». И повсюду южные деревья и цветы; весь дом — громадный зимний сад.
Но кто же живет в этом доме, который великолепнее дворцов? «Здесь живет много, очень много; иди, мы увидим их». Они идут на балкон, выступающий из верхнего этажа галлереи. Как же Вера Павловна не заметила прежде? «По этим нивам рассеяны группы людей; везде мужчины и женщины, старики, молодые и дети вместе. Но больше молодых; стариков мало, старух еще меньше, детей больше, чем стариков, но все-таки не очень много. Больше половицы детей осталось дома заниматься хозяйством: они делают почти все по хозяйству, они очень любят это; с ними несколько старух. А стариков и старух очень мало потому, что здесь очень поздно становятся ими, здесь здоровая и спокойная жизнь; она сохраняет свежесть». Группы, работающие на нивах, почти все поют; но какой работою они заняты? Ах, это они убирают хлеб. Как быстро идет у них работа! Но еще бы не идти ей быстро, и еще бы не петь им! Почти все делают за них машины, — и жнут, и вяжут снопы, и отвозят их, — люди почти только ходят, ездят, управляют машинами. И как они удобно устроили себе; день зноен, но им, конечно, ничего: над тою частью нивы, где они работают, раскинут огромный полог: как подвигается работа, подвигается и он, — как они устроили себе прохладу! Еще бы им не быстро и не весело работать, еще бы им не петь! Этак и я стала бы жать! И все песни, все песни, — незнакомые, новые; а вот припомнили и нашу; знаю ее:
Будем жить с тобой по — пански;
Эти люди нам друзья, — Что душе твоей угодно,
Все добуду с ними я…
Но вот работа кончена, все идут к зданию. «Войдем опять в зал, посмотрим, как они будут обедать», — говорит старшая сестра. Они входят в самый большой из огромных зал. Половина его занята столами, — столы уж накрыты, — сколько их! Сколько же тут будет обедающих? Да человек тысяча или больше: «здесь не все; кому угодно, обедают особо, у себя»; те старухи, старики, дети, которые не выходили в поле, приготовили все это: «готовить кушанье, заниматься хозяйством, прибирать в комнатах, — это слишком легкая работа для других рук, — говорит старшая сестра, — ею следует заниматься тем, кто еще не может или уже не может делать ничего другого». Великолепная сервировка. Все алюминий и хрусталь; по средней полосе широких столов расставлены вазы с цветами, блюда уж на столе, вошли работающие, все садятся за обед, и они, и готовившие обед. «А кто ж будет прислуживать?» — «Когда? во время стола? зачем? Ведь всего пять шесть блюд: те, которые должны быть горячие, поставлены на таких местах, что не остынут; видишь, в углублениях, — это ящики с кипятком, — говорит старшая сестра. — «Ты хорошо живешь, ты любишь хороший стол, часто у тебя бывает такой обед?» — «Несколько раз в год». У них это обыкновенный: кому угодно, тот имеет лучше, какой угодно, но тогда особый расчет; а кто не требует себе особенного против того, что делается для всех, с тем нет никакого расчета. И все так: то, что могут по средствам своей компании все, за то нет расчетов; за каждую особую вещь или прихоть — расчет».
— Неужели ж это мы? неужели это наша земля? Я слышала нашу песню, они говорят по — русски. — «Да, ты видишь невдалеке реку, — это Ока; эти люди мы, ведь с тобою я, русская!» — «И ты все это сделала?» — «Это все сделано для меня, и я одушевляла делать это, я одушевляю совершенствовать это, но делает это вот она, моя старшая сестра, она работница, а я только наслаждаюсь». — «И все так будут жить?» — «Все, — говорит старшая сестра, — для всех вечная весна и лето, вечная радость. Но мы показали тебе только конец моей половины дня, работы, и начало ее половины; — мы еще посмотрим на них вечером, через два месяца».
Почему 4 сон веры павловны утопия
Анализ 4 сна Веры Павловны (роман Чернышевского «Что делать?»)
В романе Вере Павловне снится несколько снов, которые раскрывают не только характер героини, но и предполагаемое социальное устройство будущего общества. Чернышевский уделяет огромное внимание деталям предполагаемой утопии.
В первом сне Вера видит себя заточенной в подвале. Внезапно освободившись, она оказывается в цветущем поле, позже же происходит ее выздоровление. Сон демонстрирует душевное исцеление героини. Теперь она не является вульгарной и гулящей женщиной. Момент, где Вера во сне помогает освобождать и других девушек из подвала повествует о том, что она также способна помогать попавшим в аналогичную беду.
Учитель проверяет на плагиат?
Закажи уникальную работу у нас за 250 рублей!
Связаться с нами:
Второй сон иллюстрирует следующее: Лопухов и Мерцалов прогуливаются в поле, рассуждая на тему грязи. словно разделяют грязь на естественную и фантастическую, демонстрируя мир возрождающийся и гниющий. Вера видит свою мать, а далее старую знакомую, которая настоятельно рекомендует девушке перестать обижаться на родительницу. Смысл данного сна в том, что Вера как бы избавляется от психологического давления прошлого: забывает о распутной жизни, прощает жестокость матери.
В следующем сне Вера понимает, что только она должна распоряжаться собственной жизнью и чувствами. Читая с певицей Бозио несуществующий дневник, героиня осознает, что любит Кирсанова, но не мужа. Это один из важнейших элементов эмансипации, который делает женщину полноправной хозяйкой своего тела и своей души.
Наконец в четвертом сне героиня видит всевозможных богинь, среди которых и она — повелительница собственной судьбы. Так же он видит намек на государственную и политическую утопию — рай, где все свободны, где царствует равенство. Картину четвертого сна следует рассматривать через призму нынешнего положения женщины и, собственно, завершения мира — появления нового государства. Итак, Вера независимая и свободная духовно и физически девушка, которая определенно хочет сама строить жизнь, распоряжаться чувствами.
Отдельно также трансформируется не только сама героиня, но и государство. Из «грязного» и полного лживыми чиновниками оно становится раем. По сути, это намек автора на необходимость проведения реформ. Данная точка зрения подтверждается и тем, что Чернышевский был ярким сторонником равенства и преобразования современной ему картины политической России. В конце четвертого сна держава уже — общество будущего, где главенствуют социалистический принципы «свободы, равенства и братства».
Анализ 4 сна веры павловны в романе что делать
Каждый, кто читал произведение Чернышевского «Что делать?», наверняка отметил своеобразие композиционного построения романа. Автор делится с читателями своими мыслями, рассказывает о своих идеалах посредством описания снов главной героини. Все они воспринимаются не буквально и таят в себе скрытый смысл.
Первый сон
О чем? Героиня была в заточении в подвале, но внезапно высвободилась из плена и оказалась в поле, где желтели спелые колосья. Одновременно с этим переходом случилось выздоровление Веры: она как будто была больна параличом, но после освобождения стала чувствовать себя лучше. С ней заговорила женщина, «невеста ее жениха», в этом образе автор изобразил любовь к людям. Девушка отправляется гулять по улицам города, помогая всем встречным, ведь новая знакомая просила ее выпускать девушек из подвалов и лечить их.
Смысл. Этот сон означает освобождение Веры из среды вульгарных и ограниченных людей старой формации. Подземелье – символ «темного царства», где темнота – невежество, а духота – несвобода. Родители героини – рабы условностей и стереотипов, недаром мать учит дочь соблазнять богатого человека и выходить замуж по расчету. В их мире женщина больше ни на что не способна. Покинув семью, Вера испытывает облегчение: ей больше не надо пытаться продать себя. Если раньше она жила в страхе и злобе из-за постоянного давления матери, то после освобождения к ней действительно приходит любовь к человечеству. Она узнает, что на Земле есть другие люди, не пошлые и не глупые. К ним она и подходит на улицах во сне, испытывая радость. «Любовь к людям» называет себя «невестой жениха Веры», потому что именно Лопухов открывает героине новый мир. Просьба выпускать всех девушек вдохновит героиню на создание швейной мастерской.
Второй сон
О чем? Лопухов и Мерцалов идут в поле, где говорят о реальной и фантастической грязи. В первой протекает здоровая и естественная жизнь, появляются колосья, а вторая – гнилая и фальшивая, в нет плодородия и сути. Во время этого разговора девушка видит свою мать, погрязшую в бедности и неусыпных заботах о пропитании для семьи. Зато в тот момент на лице изнуренной женщины просветлела улыбка. Потом Вера видит, будто она сидит на коленях у офицера. Это видение сменяется сценой, где героиня не может устроиться на работу. Старая знакомая девушки, Любовь к людям, объясняет, как важно Вере простить свою мать за злость и жестокость: Марья Алексеевна всю жизнь положила на то, чтобы вывести семью из нищеты, поэтому она и ожесточилась на мир, что поставил ее в такие трудные условия.
Смысл. Первые два сна – отражение взаимоотношений Веры Павловны с теми, кто принадлежал к миру прошлого. Этих людей можно назвать пошлыми, однако их таким сделали тяжелейшие жизненные обстоятельства. Как бы они не старались, им не выбраться в люди. Весь их труд едва может прокормить, но уж никак не изменить условия жизни. Реальная грязь – это мир этих забитых нищетой обывателей, которые, тем не менее, трудятся и приносят обществу пользу. Они могут переродиться в добрых, ответственных и нравственных горожан, но им необходимо дать возможность жить, а не выживать. Фантастическая грязь – это среда праздных, незаслуженно облагодетельствованных господ, от которых никакой пользы. Их волнуют только несущественные мелочи, их внутренний мир тесен и убог. Такое положение в обществе искусственно, поэтому в нем нет естественных и подлинно чистых людей, способных на развитие. Посредством этих сюжетов Чернышевский рисует картину социального состава русского общества – бедных и богатых. Согласно автору, под хорошей почвой понимается трудовая жизнь, которая и является правильной. На ней произрастают колосья морали и нравственности. Фантастическим является отсутствие труда, паразитизм.
Третий сон
О чем? Певица Бозио берет в руки несуществующий в реальности дневник Веры и читает его вместе с ней. Там изложены подробности отношений героини с Лопуховым. Из последней страницы, которую девушка боится открывать, становится ясно, что она хочет, но не может любить супруга. Она уважает и ценит его, но их чувства – всего лишь дружеская привязанность. Вера любит Кирсанова.
Смысл. В этом сновидении героиня постигает истинную природу своих чувств и приходит к выводу, что должна свободно распоряжаться собой, несмотря на узы брака. Главное – это сердечная склонность, и если она изменилась, нужно следовать за ней, а не блюсти формальные приличия из-за боязни общественного порицания. Это один из важнейших элементов эмансипации, который делает женщину полноправной хозяйкой своего тела и своей души. Она вправе решать, с кем ей быть.
Четвертый сон
О чем? Вера видит всевозможных богинь в хронологическом порядке: языческую Астарту, древнегреческую Афродиту, «Непорочность», как отражение Богоматери и т.д. Сквозь парад богинь ее ведет красавица, в которой Вера узнает себя – раскрепощенную и независимую повелительницу нового времени. Также перед ней появляется своеобразный райский сад, где труд доброволен, все равны, свободны, никто никого и ни к чему не принуждает.
Смысл. В этом сне автор изобразил общество будущего, где главенствуют социалистический принципы «свободы, равенства и братства». Все богини отражают социальную роль женщины, которая меняется со временем: от предмета наслаждения и восхищения до вполне логичного финала – эмансипации, когда дамы становятся полноправными членами общества и носительницами многообразных социальных ролей. Если Афродита – лишь развлечение для мужчин, а Непорочность – их собственность и репродуктивный орган, то сама Вера – это независимая, умная и развитая дама, которая равна сильному полу, а не принижена и использована им.
Если первый сон представляет собой символическую картину: не только героиня покидает старый мир, но и все девушки «из подвала», наконец, вырываются на свободу, то эмансипированными они становятся уже в четвёртом сне – такой же символической картине. Обновляется всё человечество, пережитки прошлого умирают. Мы понимаем, что писатель верил в вероятность наступления светлого будущего, и что каждый, кто мог видеть такие сны, каким-то образом приближал миг всеобщего счастья и свободы.
Часть 3. «Четвертый сон Веры Павловны», как завершение и сюжетная основа романа Н. Г. Чернышевского «Что делать?», и подробное описание светлого коммунистического будущего человечества
Ключевое место среди «Снов Веры Павловны» занимает раздел «Четвертый сон Веры Павловны», в котором Чернышевский показывает картины торжества русского коммунистического будущего в масштабах всей планеты, когда вновь обретена утраченная ранее на многие тысячелетия, прежняя гармоническая завершённость и полнота первобытнообщинного коммунизма в условиях родоплеменного общинного строя или так нызаваемый «Золотой век Человечества»
Поэтому раздел «Четвёртый Сон Веры Павловны» является ядром и, по сути, основой содержания романа Н. Г. Чернышевского «Что делать?». Данный раздел, этого романа, находится в четвертой главе под названием «Второе замужество». Основное содержания «Четвертого Сна Веры Павловны», содержится в пунктах 8, 9,10, 11, раздела «Четвертый сон».
«Четвертый сон Веры Павловны», рисует картину коммунистического рая на планете Земля. Того, по словам автора «Золотого века», который возникнет на Земле, когда победит революция, которую автор в то время готовил, и пропаганде которой он и посвятил свой роман «Что делать?».
Примерное содержание, этого раздела можно было бы выразить следующими словами — «Представьте себе каким станет мир, населенный богами. Что не представить? То — то, и оно, потому что, никакого воображения вам не хватит, чтобы представить себе этот совершенно невиданный мир!».
Однако поскольку, Н. Г. Чернышевский был сугубый материалист, и к тому же как он называл себя — материалист антропологический, то свой мир будущего, он, всё же населил не богами, а людьми, хотя на фоне его современников, эти люди будущего выглядели богами.
Этот, будущий «Золотой Век» а точнее «Золотая Эра Человечества», о котором в романе теоретически беседуют Лопухов и Кирсанов, воплощен в гигантском хрустальном дворце — саде, стоящем среди богатых тучных нив и садов, царства вечной весны, лета и радости.
Такими громадными домами в шахматном порядке покрыта вся преображенная освобожденным трудом Земля — планета «новых людей». В этих домах — дворцах, живут все вместе счастливые люди идеального будущего. Они вместе работают с песнями, вместе обедают, веселятся.
И, Чернышевский говорит устами богини свободной любви о светлом будущем, открывая его Вере Павловне и заодно всем своим бесчисленным читателям следующим образом: «Оно светло, оно прекрасно. Говори же всем: вот что в будущем, будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести».
В «Четвертом сне Веры Павловны», Чернышевский рисует общество, в котором интересы каждого органически сочетаются с интересами всех. Это общество, где отсутствует эксплуатация человека человеком, где люди научился разумно управлять силами природы, где исчезло драматическое разделение между умственным и физическим трудом, все люди свободны, равноправны и гармонически развиты и потому могут свободно и освобожденные от нужды и повседневных жизненных забот они могут полностью раскрыть всё богатство своей личности. В этой части романа — читатель видит мир будущего, и этот мир, прекрасен во всем.
С удивительной проницательностью предвидел Чернышевский и то, что общество будущего освободит женщину от домашнего рабства и решит важные проблемы по обеспечению стариков и воспитанию молодого поколения.
Все это художественно воплощено автором вот в таких образах: «Здравствуй, сестра, — говорит она царице, — здесь и ты, сестра? говорит она Вере Павловне, — ты хочешь видеть, как будут жить люди, когда царица, моя воспитанница, будет царствовать над всеми? Смотри. Здание, громадное, громадное здание, каких теперь лишь по нескольку в самых больших столицах, — или нет, теперь ни одного такого! Оно стоит среди нив и лугов, садов и рощ. Нивы — это наши хлеба, только не такие, как у нас, а густые, густые, изобильные, изобильные. Неужели это пшеница? Кто ж видел такие колосья? Кто ж видел такие зерна? Только в оранжерее можно бы теперь вырастить такие колосья с такими зернами. Поля, это наши поля; но такие цветы теперь только в цветниках у нас. Сады, лимонные и апельсинные деревья, персики и абрикосы, — как же они растут на открытом воздухе? О, да это колонны вокруг них, это они открыты на лето; да, это оранжереи, раскрывающиеся на лето.
— Но это здание, — что ж это, какой оно архитектуры? Чугун и стекло, чугун и стекло — только. Нет, не только: это лишь оболочка здания, это его наружные стены; а там, внутри, уж настоящий дом, громаднейший дом: он покрыт этим чугунно-хрустальным зданием, как футляром; оно образует вокруг него широкие галереи по всем этажам.
— Какая легкая архитектура этого внутреннего дома, какие маленькие простенки между окнами, — а окна огромные, широкие, во всю вышину этажей! Его каменные стены — будто ряд пилястров, составляющих раму для окон, которые выходят на галерею.
— Но какие это полы и потолки? Из чего эти двери и рамы окон? Что это такое? серебро? платина? Да и мебель почти вся такая же, — мебель из дерева тут лишь каприз, она только для разнообразия, но из чего ж вся остальная мебель, потолки и полы?
— «Попробуй подвинуть это кресло», — говорит старшая царица. Эта металлическая мебель легче нашей ореховой. Но что ж это за металл? Ах, знаю теперь, Саша показывал мне такую дощечку, она была легка, как стекло, и теперь уж есть такие серьги, брошки, да, Саша говорил, что, рано или поздно, алюминий заменит собою дерево, может быть, и камень. Но как же все это богато! Везде алюминий и алюминий, и все промежутки окон одеты огромными зеркалами. И какие ковры на полу! Вот в этом зале половина пола открыта, тут и видно, что он из алюминия. Ты видишь, тут он матовый, чтобы не был слишком скользок, — тут играют дети, а вместе с ними и большие; вот и в этом зале пол тоже без ковров, — для танцев. И повсюду южные деревья и цветы; весь дом — громадный зимний сад.
— Но кто же живет в этом доме, который великолепнее дворцов? — «Здесь живет много, очень много; иди, мы увидим их».
Они идут на балкон, выступающий из верхнего этажа галереи. Как же Вера Павловна не заметила прежде? По этим нивам рассеяны группы людей; везде мужчины и женщины, старики, молодые и дети вместе. Но больше молодых; стариков мало, старух еще меньше, детей больше, чем стариков, но все-таки не очень много. Больше половицы детей осталось дома заниматься хозяйством: они делают почти все по хозяйству, они очень любят это; с ними несколько старух. А стариков и старух очень мало потому, что здесь очень поздно становятся ими, здесь здоровая и спокойная жизнь; она сохраняет свежесть
Группы, работающие на нивах, почти все поют; но какой работою они заняты? Ах, это они убирают хлеб. Как быстро идет у них работа! Но еще бы не идти ей быстро, и еще бы не петь им! Почти все делают за них машины, — и жнут, и вяжут снопы, и отвозят их, — люди почти только ходят, ездят, управляют машинами. И как они удобно устроили себе; день зноен, но им, конечно, ничего: над тою частью нивы, где они работают, раскинут огромный полог: как подвигается работа, подвигается и он, — как они устроили себе прохладу! Еще бы им не быстро и не весело работать, еще бы им не петь! Этак и я стала бы жать! И все песни, все песни, — незнакомые, новые;
Но вот работа кончена, все идут к зданию. «Войдем опять в зал, посмотрим, как они будут обедать», — говорит старшая сестра.
Они входят в самый большой из огромных зал. Половина его занята столами, — столы уж накрыты, — сколько их! Сколько же тут будет обедающих? Да человек тысяча или больше: «здесь не все; кому угодно, обедают особо, у себя».
Те старухи, старики, дети, которые не выходили в поле, приготовили все это: «готовить кушанье, заниматься хозяйством, прибирать в комнатах, — это слишком легкая работа для других рук, — говорит старшая сестра, — ею следует заниматься тем, кто еще не может или уже не может делать ничего другого».
Великолепная сервировка. Все алюминий и хрусталь; по средней полосе широких столов расставлены вазы с цветами, блюда уж на столе, вошли работающие, все садятся за обед, и они, и готовившие обед.
«А кто ж будет прислуживать?» — «Когда? во время стола? зачем? Ведь всего пять шесть блюд: те, которые должны быть горячие, поставлены на таких местах, что не остынут; видишь, в углублениях, — это ящики с кипятком, — говорит старшая сестра. — «Ты хорошо живешь, ты любишь хороший стол, часто у тебя бывает такой обед?» — «Несколько раз в год». — «У них это обыкновенный: кому угодно, тот имеет лучше, какой угодно, но тогда особый расчет; а кто не требует себе особенного против того, что делается для всех, с тем нет никакого расчета. И все так: то, что могут по средствам своей компании все, за то нет расчетов; за каждую особую вещь или прихоть — расчет».
— «Неужели ж это мы? Неужели это наша земля? Я слышала нашу песню, они говорят по-русски». — «Да, эти люди мы, ведь с тобою я, русская!» — «И ты все это сделала?» — «Это все сделано для меня, и я одушевляла делать это, я одушевляю совершенствовать это, но делает это вот она, моя старшая сестра, она работница, а я только наслаждаюсь». — «И все так будут жить?» — «Все, — говорит старшая сестра, — для всех вечная весна и лето, вечная радость. Но мы показали тебе только конец моей половины дня, работы, и начало ее половины; — мы еще посмотрим на них вечером, через два месяца».
Согласно Чернышевскому в коммунистическом обществе будущего, каждый выбирает себе занятие по душе и трудится и для себя, и для людей. Все эти люди — музыканты, поэты, философы, ученые, артисты, но они же работают на полях и заводах, управляют современными, ими созданными машинами, все больше и больше переделывают природу, превращая неплодородные земли в плодородные, осушают болота, строят каналы. И все это они делают на благо себе.
Но все это, как говорил Чернышевский, основано на свободе личности. Не зря говорит «светлая красавица»: «Где нет свободы, там нет и счастья», подтверждая этими словами то, что свобода людям необходима.
Завершающий абзац «Четвертого сна Веры Павловны»: «Ты знаешь будущее. Оно светло, оно прекрасно. Говори же всем: вот что в будущем, будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести: настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением ваша жизнь, насколько вы умеете перенести в нее из будущего. Стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее все, что можете перенести».