Одесские рецепты моей бабушки

Опции темы

Отображение

Следующие пользователи говорят Спасибо Irina Vdovichenko за это сообщение:

Ирка для начала спасибо за тему, но думаю знатоков «одесской кухни», как впрочем и настоящих одесситов на Ладошках мало. Поэтому ждать пока девочки поделятся своими «одесскими рецептами» можно как с моря погоды, но! обещаю что мы будем готовить по твоим рецептам если ты захочешь ими с нами поделиться. Отдельное пожелание (как я и просила ранее) при возможности фотографируй свои деликатесы во время их готовки на кухне, нам будет понятнее как готовить. В остальном, я как и другие хозяйки буду ждать от тебя новых рецептов, могу даже сказать с какого лучше начать «Фаршированная шейка».

Следующие пользователи говорят Спасибо Главный Редактор за это сообщение:

Томное одесское лето, такое лето, которое может быть только в Одессе. Окна нараспашку с ночи, потому что ночи такие же, как лето — томные, со звуками цикад и запахом акации, разбавленным запахами одесской кухни.
Одесская кухня начинает свой нелегкий труд в шесть утра и заканчивает за полночь.

На этой кухне решаются мировые и местные проблемы.
Обсуждается все — от того, как сыграл «Черноморец», до Суэцкого кризиса, и что брать с собой ТУДА, и что пропустят, и что это таки будет стоить.
Как пахнет одесская кухня, так это, скажу я вам, — отдельная тема.
О, эти запахи юга, неповторимые и такие родные.
Где еще так будет пахнуть семечковое масло, как в Одессе.
Если вы скажете, что это подсолнечное масло, то вы не из Одессы.
Как пахнут синенькие, запеченные на чугунной сковородке, и лук, пожаренный на настоящем гусином сале, заготовленном на зиму.
Боже, какие шкварки мажутся на этот кусок ржаного хлеба, и кто тогда знал за магазинную колбасу.
А тазик с салатом из помидоров, огурцов и всего того, чем богат Привоз, заправленный тем самым маслом.
Молодая картошечка, политая им же и просыпанная свежим укропчиком, а к ней — свежие котлетки из парной телятинки, потому как холодильники были редкостью, что удивительно, и все закупалось на Привозе или на Новом базаре ежедневно. И потому было наисвежайшее.
А штрудель, приготовленный из ничего, а это ничто было — из грецкого ореха, сушеного абрикоса, сливы и теста, замешанного на молоке и масле.
Эту песню можно продолжать бесконечно, но и тогда она не будет завершенной, потому как Одесса без покушать — не Одесса.

Роза Аркадьевна, крашеная блондинка неопределенных лет в сотню с гаком кило веса, в десять вечера жарит на примусе котлеты.
— Розочка, — спрашивает моя бабушка, — а что вы так поздно жарите?
— Екатерина Абрамовна, а вдруг завтра война, и я — голодная?
А как говорят на этой кухне! А что за язык у этих хозяек, чтоб они были здоровы!
С балкона второго этажа дома напротив тетя Аделя кричит моей бабушке:
— Катя, шо ты там ложишь до синеньких, шо мой Ленчик уже третий день не ест дома?
— Ой, Аделя, я тебя умоляю, ты же знаешь эту Цилю Островскую, что с угол Торговой и Канатной, ну — ту, от которой хромой Лейзер сразу после войны ушел к Мане Волобуевой, которая стоит у кино и торгует газировкой.
— Ну?
— Ну, так вот она сказала, штоб синенькие имели густой вкус, так их надо чуть полить уксусом.
— Хто?
— Тю, так Маня же и сказала.
— Шоб она подавилась, твоя Маня!
— Аделя, а что имеешь к Мане?
— Я?
— Нет, я.
— У меня таки уксус закончился, а Ленчик скоро придет, и шо я ему скажу? Шо у тети Кати синенькие вкуснее, чем у родной матери, по причине уксуса?
— Аделя, я тебе уксус налью, но ты помнишь, что ты еще не отдала мне два кило сахара, а Яше не вернула десять рублей за ту пару кур, что он взял для тебя в субботу на базаре.
— Катерина Абрамовна, вы еще вспомните, шо мой Наумчик, царствие ему небесное, кушал у вас компот в 39-м и чуть не подавился, или так не было?
— Аделя Израилевна, позволю себе заметить, что вы подлый человек и настоящая хайка, чтоб у вас рот замолчал.

Война бы продолжалась еще долго, но на горизонте появляется тетя Фаня, которую не любил весь переулок за то, что после войны ей досталась самая лучшая комната в коммуналке всего с тремя соседями.
Ко всему еще тетя Фаня была туга на ухо, чрезвычайно скупа, сварлива не в меру, и ее муж, старый Зисер, вернулся с войны инвалидом, что позволило ему добиться единственной на весь переулок инвалидной мотоколяски, которой не завидовал только слепой, да и ко всему ее квартира через коридор примыкала к нашей.
— Катя, — совершенно миролюбиво обращается тетя Аделя к моей бабушке.
— Что, Аделя?
— Катя, ты шо не видишь, кто это там идет?
— Или! — восклицает моя бабушка.
За войну все забыли, потому как приближается общий враг.
— Фаня Моисеевна! — обращается бабушка к идущей соседке.
Та делает вид, что ее не слышит, потому что знает, что ничего хорошего от беседы не выйдет.
— Фаня! — уже на повышенных тонах звенит голос бабы Кати.
— Ну! — это тетя Фаня пытается противостоять возможной атаке.
— Что — ну? Вы не на Привозе, где биндюжники с подводами, и я имею спросить, когда вы будете выносить ваше смиття, а не сувать весь ваш дрек в мое ведро?
— Катерина Абрамовна, мне на вас стыдно смотреть за ваше хамство. Чтоб мой геройский муж так был здоров, как мне надо кидать свое смиття до вашего мусора.
— Вы что, хотите сказать, что я это выдумала? Аделя, ты слышала за эту подлую ложь? Это такое хамство, такая нахальства, что я вас умоляю.
Тетя Аделя поддерживает родственницу, с которой пять минут тому назад готова была воевать не на жизнь, а на смерть:
— Катя, шо ты с нее хочешь, она же ущербная, ее Зисер за ней устал жить, шо удивительно.
Тетя Фаня все же прорывается сквозь строй шпицрутенов и скрывается в коридоре, ведущем в ее хоромы, а родственницы продолжают смачно обсуждать торжество справедливости.
— Ой, Аделечка, — вдруг спохватывается баба Катя, — мой Янкель скоро с работы, а у мене еще примус не запален. Сейчас Алик тебе уксусу занесет.
Войны как не бывало, потому что был найден общий враг и ему был нанесен полный разгром.
Это все Одесса пятидесятых-шестидесятых годов…

А поездка на знаменитый курорт Куяльник, где на лимане мы с ног до головы обмазывались грязью, засыхавшей черной коркой на жарком южном солнце, а потом шли смывать ее в одесский аналог Мертвого моря, за которое тогда никто не слышал.
Туда ходили автобусы Львовского автозавода ЛАЗ, с двигателем, расположенным сзади, и с узенькими дверцами-гармошками, отрывающимися наполовину.
Автобус в Одессе берут штурмом, даже если народу немного, но на Куяльник автобус всегда был набит битком.
Водитель трамбовал народ, периодически тормозя, и таким образом освобождал места для следующей остановки.
И вот в таком автобусе с заднего сидения раздается истошный женский вопль.
— Мужчина, шо вы на меня легли?
Автобус замер в предвкушении интриги.
— Шоб я на вас лег? Так шоб вы мене доплатили, так я б на вас не лег.
Потом еще минут десять весь автобус трясло от хохота, и водитель не мог ехать.

А какие кассиры ездили в тех автобусах!
Их почему-то называли кондукторами, хотя это совершенно другая специальность.
Обычно это были дородные дамы бальзаковского возраста, с подвешенной на безразмерном животе сумкой и рядом рулончиков с билетами на разные тарифы, расположенными на бюсте, потому как назвать грудью эти вершины будет неправильно.
— Проходим, граждане, приготавливаем мелочь, передаем с передней двери, пока всех не обилечу, автобус будет стоять как вкопанный, чтоб он был здоров.
— Мужчина, что вы мне суете? Где вы это взяли? Я понимаю, что это пятьдесят рублей, но если вы такой богатый, то ловите такси, а не лохов в автобусе.
— Посмотрите на его. У меня дневная выручка меньше, чем он протягивает, так я шо, должна из своих докладывать, чтобы ему разменять?
— Хухем, он думает, что я его повезу за так. Семен, останови, и пусть он идет и меняет, а мы поедем потихоньку.
— Эй ты, шлимазл, не отворачивайся и дай тете денег, я тебя запомнила, шо ты не любишь расставаться с деньгами, а я не люблю возить задаром.
— Мужчина, шо вы стоите, как памятник Дюку, проходите не задерживаясь.
— Я не могу.
— Люди, посмотрите на него. Он не может, как будто это и так не видно — странно было бы, если бы он смог.
— Не стой, придурок, и не смотри на меня так — автобус не тронется, пока ты не сдвинешься с открытой двери.
— Женщина с чемоданом, вы его себе на голову поставьте, а не в проходе — людям некуда стоять.
Тщедушный мужичок спрашивает ее, куда автобус едет и какой это номер.
— Тю, а может, он не туда?
— Так куда?
— А куда вам надо?
— Мне на дачу Ковалевского.
— Я знаю? Поговорите с шофером. Он приличный человек, и может, он вам поможет.
— Чо, неужели довезет?
— Щас, идиот! Он может остановиться, шобы ты успел выйти, потому что автобус в другую сторону.

Где она, моя Одесса, город моего детства и юности?
Где этот неповторимый одесский говор, с его неподражаемым юмором, с его такой необъяснимой харизмой и колоритом?
Той Одессы уже нет и не будет.
Одессу, о которой было сложено так много песен, уже не вернуть.
Она растворилась на безбрежных просторах Москвы, Израиля, США и других привлекательных мест.
Эмиграция 70-90-х унесла большую часть тех, кто внес такую огромную лепту в то, что Одесса стала такой, какой я ее запомнил.
Нет, я не говорю за греков, русских, татар, украинцев и многих других славных народов, живших бок о бок и не разделявших друг друга по крови, что они не были причастны к тому, что из себя представляла та Одесса.
Или!
Как принято у нас говорить, но я так думаю, что наша доля не самая малая.
Как пел мой знаменитый земляк Лазарь Вайсбейн, со слезами на глазах.
Есть город, который я вижу во сне.
Я его вижу во сне очень часто.

Словарик к статье:
Хмельник — курорт в Украине, знаменитый своими радоновыми ваннами.
Хухем — умник.
Шлимазл — неудачник.
Дача Ковалевского — район Большого Фонтана.

Источник